При этом хорошо видно, каким образом в этой концепции "обычной жизни" происходит почти незаметно от одной стадии к другой прогрессивно нарастающее вырождение: начинают с допущения, что какие-то вещи выведены из-под традиционного влияния, затем эти вещи начинают рассматривать как нормальные; отсюда слишком легко перейти к их рассмотрению как единственно «реальных», что приводит к отбрасыванию как «ирреального» всякого «ультрачеловеческого» и даже, раз область человеческого понимается все более и более ограниченно, вплоть до сведения ее к одной лишь телесной модальности, всего того, что относится просто к сверхчувственному порядку. Следует только обратить внимание, каким образом наши современники постоянно используют, даже не замечая этого, слово «реальный» в качестве синонима «чувственному», чтобы понять, что они действительно придерживаются этой самой точки зрения и что этот способ видения настолько внедрился в саму их природу, если так можно сказать, что стал для них как бы инстинктивным. Современная философия, которая в целом есть лишь «систематизированное» выражение общего умонастроения, прежде чем реагировать на него в какой-нибудь степени, следовала ему параллельно: началось это с картезианского восхваления "здравого смысла", о чем мы говорили выше, который в этом отношении очень характерен, так как "обычная жизнь" есть, конечно, область исключительно так называемого "здравого смысла", или «здравомыслия», столь же и тем же самым образом ограниченного, как и она; позже от рационализма, который по сути есть лишь один из специальных философских аспектов «гуманизма», то есть сведения всех вещей исключительно к человеческой точке зрения, мало-помалу приходят к материализму или к позитивизму: отрицают ли специально, как это делает первый, все, что существует по ту сторону чувственного мира, или же ограничиваются, как второй (который на этом основании любит называть себя «агностицизмом», делая себе, таким образом, почетное звание из того, что на самом деле есть признание неисцелимого невежества), отказом заниматься этим, объявляя его «недоступным» или «непознаваемым», результат фактически будет один и тот же в обоих случаях, и он будет именно таким, каким мы его описали.
Мы еще раз здесь отметим, что в большинстве случаев речь идет, естественно, лишь о том, что можно назвать материализмом или «практическим» позитивизмом независимо от всякой философской теории, которая есть и всегда будет чем-то совершенно чуждым для большинства; но это даже еще хуже, не только потому, что такое состояние духа получает тем самым несравнимо более широкое распространение, но также и потому, что оно тем более неисцелимо, чем более оно не осмысленно и чем менее ясно оно осознается, так как это свидетельствует о том, что оно поистине пронизывает и как бы пропитывает всю природу индивида. То, что мы уже сказали о фактическом материализме и том способе, каким к нему приспосабливаются люди, считающие себя, тем не менее, «религиозными», достаточно ясно это показывает; и в то же время, из этого примера ясно, что философия в собственном смысле слова не имеет всего того значения, которое некоторые хотели бы ей приписать, или же что она имеет его, если рассматривать ее скорее как «представляющую» некоторое умонастроение, чем как действующую в действительности и направляющую его; наконец, может ли какая-нибудь философская концепция иметь хотя бы малейший успех, если она не отвечает какой-нибудь из господствующих тенденций эпохи, в которой она была сформулирована? Мы не хотим этим сказать, что философы наравне с другими людьми не играют своей роли в современном отклонении, это, конечно, было бы преувеличением, но только то, что эта роль гораздо более ограничена, чем это представляется с первого взгляда, и что она сильно отличается от того, чем кажется извне; впрочем, в самом общем смысле, то, что представляется самым явным, есть всегда, согласно тем самым законам, которые управляют проявлением, скорее следствие, чем причина, скорее завершение, чем отправная точка;
