Настроение у Турецкого было препоганое. В «Глорию» пришел невыспавшийся, злой. Весь день прошел как бы в похмельном тумане. И вовсе не потому, что хмель бродил в голове. Последние дни все были такими, как сегодняшний, — серыми, невзрачными. На душе постоянно саднило от предчувствия надвигающейся беды.
Такое же настроение было у Турецкого в тот день, когда подбирался ползком к террористке в детском доме. Тогда он понимал, что мирно проблему решить все равно не удастся и речь идет лишь о том, сколько человек пострадает от взрыва. Лично для себя перспективы выжить он уже не видел. Вот тогда и засаднило у него на сердце. Но тогда он хоть понимал, что отдаст жизнь не зря, что, возможно, это кому-то поможет выжить. То есть собственно страха смерти не было, был лишь какой-то поганый осадок на душе — от того, что скоро «все кончится» и изменить что-либо он уже не в силах.
Теперь, спустя несколько месяцев после той передряги, он чувствовал себя еще хуже. Вроде и опасности никакой нет, и жизнь продолжается, но что-то у него внутри навсегда оборвалось. Какая-то нить, которая связывала его с этим миром, делала его сопричастным всему, что в этом странном и страшном мире происходит. Теперь он чувствовал себя здесь неприкаянным чужаком.
Да, странно все это…
Вот и с женой сегодня поругался совершенно без причины.
«Ты выпил лекарства?»
«Да».
«Саня, зачем ты врешь? Я же знаю, что не выпил. Ты что, не хочешь выздороветь?»
«Выздороветь? — На губах Турецкого повисла ядовитая улыбка. — Что ты имеешь в виду? Я снова стану молодым и здоровым, как бы? Ты ведь знаешь, что все это ерунда. Здоровым мне уже не быть. Я инвалид, золотце, ин-ва-лид».
Турецкий яростно стукнул себя кулаком по больной ноге и зашипел от боли.
«Вот видишь, — усмехнулась Ирина. — Будешь вести себя, как клоун, никогда не выздоровеешь».
«Ир, замолчи», — не выдержал Турецкий.
Лицо Ирины заалело от обиды.
«Турецкий, не веди себя как хам. И перестань жаловаться на жизнь. В сущности, ничего трагического не произошло. Ну, ушел ты из прокуратуры…»
«Не я ушел, меня ушли», — мрачно напомнил Александр Борисович.
«Но ведь жизнь продолжается! У тебя есть жена и дочь. Васька, в конце концов. Я ведь знаю, что ты прикипел к нему сердцем и что он тебе стал почти родным. Да и с работой у тебя все утрясется. Будешь продолжать заниматься любимым делом. Но не в шикарном прокурорском мундире, а в простом твидовом пиджаке. Плетнев ведь предложил тебе возглавить „Глорию“. И Славка Грязнов ничего против не имеет. Чего ты упираешься?»
