Штырь ухмыльнулся.
— А это как называется? — насмешливо поинтересовался он.
— Что?
— Да вот это — как ты глазами на черного зыркнул. Будь я на его месте — я бы обосрался от страха. А еще на меня наезжаешь.
Антон пристально посмотрел на Штыря — тот мгновенно согнал с лица ухмылку.
— Ты уточнил место и время встречи? — сухо спросил Антон.
Штырь кивнул:
— Да. Сегодня в девять вечера, в хибаре возле скапища.
— Не скапища, а капища. Я же тебе объяснял — это у них что-то вроде алтаря.
— Да мне один хрен, — пожал плечами Штырь.
— Ты должен уважать веру наших предков.
— Да я уважаю. Только понять не могу, на хрена вообще какая-то вера нужна? Перун-мерун. Сказочки все это. Вот у нас — дело. Святое дело! Правда ведь, Боров?
— Правда. Только ты поменьше языком трепи.
Батя — высокий, широкоплечий, русобородый — в длиннополой рубахе, перепоясанной веревкой, взглянул на Борового сверху вниз и прогудел:
— Обожди здесь, в сенях. Мне нужно договорить с гостем. Я оставлю дверь открытой, можешь послушать. Тебе это тоже будет полезно.
Он вернулся в «горницу» (так он называл небольшую комнатку со стенами, обшитыми драным рубероидом) и уселся на самодельный широкий стул. Собеседника Бати Боровой отсюда не видел, но по интонации голоса догадался, что это журналист.
— Так вы не договорили… Что, по-вашему, будет с человеком после смерти? — спросил гость. — Христианство обещает нам рай или ад. Ислам тоже. А что на этот счет говорит язычество?
— Велес уводит душу по Млечному Пути в вирий, — пробасил в ответ Батя. — Тот, кто набрался в жизни всякой дряни — эгоизма, бесчестных или беспутных поступков, с моста свалится в огненную реку, которая выжжет все наносное. Если ничего не останется — значит, человек был дрянью. А если останется — человек может снова попробовать пройти по мосту.
— Здорово! А известно, что происходит с человеком в вирии?
Батя снисходительно улыбнулся.
— Конечно, брат. В вирии люди живут обычной жизнью, пока не придет срок, а на земле не зачнется подходящее тело. А как найдется, аист берет подходящую душу и переносит ее в свободное тело. Там душа развивается до восьми или десяти лет, и только после этого дитя превращается в человека.
— Значит, смерть — не конец? — не без юмора спросил журналист.
— Конечно нет, — спокойно и терпеливо ответил ему Батя. — Для язычника смерть не конец, а этап, своего рода сессия после семестра.
— В чем же все-таки смысл жизни? — упорствовал журналист. — Каким вы его видите?
