– Появись мы на полчаса позже… – намекнул он.
– Оставь… – оборвал я его. – Это тебе ничего бы не дало.
– Мы так и будем стоять на лестничной клетке или поднимемся ко мне? – спросил он.
– Ну что вы, майор! – съязвил я. – Неужели вы пойдете на то, чтобы уронить честь мундира, запятнать его связью с террористом?
– Напрасно шутишь, – ответил Москвин. – Ты даже не можешь представить, какой механизм задействован для твоей поимки.
– Отчего же, могу, – продолжал я в том же духе. – За сегодняшний день я убедился в этом.
– Да уж, подложил свинью – направил на моих ребят ментов, – сказал он. – Если бы не вмешательство сверху по просьбе Филатова, три дня расхлебывали бы кашу.
– А знаешь, почему? – спросил я и сам же ответил: – Потому что ты идешь по неправильному следу, борешься не с настоящими соперниками, а выбираешь в противники женщин.
– Почему же только женщин?
– Ах, да, чуть не забыл, еще честных людей, не подозревающих о твоих подлых намерениях. Как в случае с Лешкой Терехиным.
– Терехин – не моя работа! – тут же открестился он.
– Да знаю я, чья это работа.
– Я в тот момент сидел в офисе американцев и объяснялся с милицией.
– Все равно, одного поля ягоды.
– Я бы никогда не согласился на такой шаг, даже если бы мне отдали приказ, – сказал он. – Все-таки я служил с ним в одном подразделении.
– Но со мной ты тоже служил?
– Ты – другое дело, – ответил он.
– И в чем же заключается разница?
– Наша организация – как некий клан, – стал объяснять он, – живущий по строго определенным законам. Ты нарушил эти законы.
– Что-то новенькое, – кивнул я. – Это что же, из новой программы полковника Филатова?
– Нет здесь ничего нового, все старо, как мир, – ответил Москвин.
– Смотри ты, оказывается только Тарасенко повел себя неправильно в августе девяносто первого года, и он один больше других был достоин наказания. А мы все чуть ли не святые, которых нельзя заменить. Поэтому писали рапорты, подавали начальству на увольнение в запас, но нас не отпустили. Так, что ли, получается?
– Только без ехидства…
– Лешка Терехин был прав, – плюнул я. – Он еще тогда, решив окончательно порвать со всей дрянью, предупреждал меня, что хлебну я горя на этой службе, потому что не будет порядка там, где занимаются философией. Жаль только, я очень поздно догадался, что он имел в виду, говоря о философии. А под философией он понимал сегодняшнее и вчерашнее ваше хамелеонство и продажность.
– Ты не прав! – не соглашался Москвин. – Среди нас никогда не было продажных хамелеонов.
