— А кончится это, скорее всего, куда как плохо, — с неожиданным спокойствием проговорил Аскольд. — Устроят нам тут suicidal sacrifice… Тебя как зовут-то хоть?
— Александр. Алик Мыскин.
— Не слыхал такого.
— Да уж конечно не Филипп Киркоров! — съязвил Мыскин.
— Да уж конечно.
— Зато ты, верно, слыхал о моем друге Воронцове Сереге. Он еще должен был тебя дублировать. Уж не знаю, чем это все кончилось. Вы с ним в клубе каком-то нажрались.
— Что-то плохо помню, — буркнул тот. — Воронцов… граф, что ли? (По всей видимости, пристрастие к сословной знати никак не желало отпускать Андрюшу-принца.) Ну, может быть, и нажрались. Мало ли с кем я не откидывался по полной? И кто это меня так уделал? Расписали, как говорится, по полной: рука эта перевязанная, да еще башка бритая, не говоря уж об этой фэйсне дестройной… — Вероятно, Аскольд имел в виду свое разбитое лицо. — Значит, все-таки добрались они до меня, не помогли и дядины выдрючки… служба безопасности, понты… э-эх!
Он окинул взглядом комнату, словно впервые обратив внимание на то, в каких возмутительных антисанитарных условиях находится, а потом выпятил сковородником разбитую губу и выговорил:
— А это еще что за хоромы?
— Откуда мне знать? Ты лучше скажи, как ты очутился в моей квартире? Может, тебя перепутали с Серегой?
— Ну да, а для пущего сходства обрили, разбили чавку, то бишь грызло, и тэ дэ, и тэ пэ? Нет, мы крепко влипли… особенно ты. Я не понимаю, как ты все еще жив, если они держат тебя здесь.
— Простите… а за что меня, собственно, убивать? — медленно выговорил Мыскин. — Я вообще тут, как говорится, не пришей к кобыле хвост… мирный обыватель, измученный нарзаном…
— А за компанию. Как говорится, за компанию и жид удавился. Это прямо про моего дядю… он там за какую-то компанию «Сургуттранснефть» чуть не удавился, когда ее у него из-под носа увели…
В этот момент дверь снова отворилась, и вошел уже известный широкой общественности синемор, а за ним показалась высокая стройная фигура человека в стильных узких джинсах, заляпанных грязью и кровью, в зеленых травяных пятнах, и легкой светлой ветровке, на ее легкой ткани расплылось большое кровавое пятно.
Лицо человека, довольно правильное и красивое, хотя и пепельно-бледное, вероятно, от кровопотери, ничуть не портили — как то ни странно — расписавшие его многочисленные синяки и кровоподтеки, а косой шрам, наискосок пробороздивший высокий лоб, даже придавал ему какой-то, так притягательный для женщин, опасный, зловещий шарм.
