– Вдова епископа и распутник.
Грейс тихо усмехнулась:
– Звучит как название водевиля.
– В котором прекрасную и добродетельную юную вдову соблазняет злой распутник…
– …он сразу же бросает ее, достигнув своей цели и доказав, что ни одна женщина, как бы добродетельна она ни была, не останется равнодушной к его чарам…
– …но будучи более сильной, чем он, она смеется в лицо обществу…
– …довольная, что ее наконец-то заставили снять траур…
– …потому что черный никогда не был ей к лицу…
– …и она бежит в Париж, чтобы там родить от него ребенка…
– …которого содержит тем, что открывает первоклассный бордель…
– …чтобы посетить бордель, наш распутник пересекает Ла-Манш, услышав об исключительных… м-м…
– …талантах его обитательниц…
– …но его пленяет очаровательная владелица, хотя он и не узнает ее.
– …потому что она носит парик и имитирует французский акцент…
– …но как бы сильно он ни старался, она не сдается ему, потому что хочет отомстить за то, что он бросил ее…
– …но в конце концов она не может устоять перед его неотразимым очарованием и сдается…
– …и в этот момент выясняется, что он все время знал, кто она такая. Они падают друг другу в объятия, заявляя о своей вечной любви…
– …и живут после этого долго и счастливо. – Рочдейл улыбнулся. – Неплохой сюжет, моя дорогая. Возможно, нам следует записать это и продать Шеридану для «Друри-Лейн».
Грейс рассмеялась глубоким грудным смехом, который всегда заставал его врасплох. Этот звук был настолько пьянящим и страстным, что у него по спине бежали мурашки, вызывая желание приложить ухо к ее животу – предпочтительно к ее обнаженному животу – и ощутить щекой его нежную вибрацию.
Он заметил, как при звуке ее смеха еще больше голов повернулись в их сторону. Она тоже это заметила, потому что быстро овладела собой и спряталась за веером. Но Рочдейл видел, что она все еще улыбается.
Грейс повернулась к нему боком, наблюдая, как зрители рассаживаются по своим местам в ложах и на галерее, а в партере суетится простой люд. Она убрала непослушную прядь в то, что на первый взгляд казалось простым шиньоном, заколотым высоко на затылке. Но на самом деле это было сложное сооружение из закрученных прядей, свернутых кос и золотых гребешков. Как и все остальное в Грейс Марлоу, оно было гораздо сложнее, чем казалось.
С того дня в Марлоу-Хаусе, когда Рочдейл так разрывался между чувством вины и злостью на себя за эту вину, он перестал пытаться поставить ее в один ряд с другими женщинами, перестал пытаться убедить себя, что она ничем не отличается от всех остальных. Честно говоря, он перестал думать вообще и просто следовал за ней к непринужденной дружбе.
