В два часа утра перед домом остановился автомобиль, с заднего входа вошел кто-то из слуг. Перенна выключил в коридорчике свет и слегка отодвинул портьеру; по коридору прошла мадам Фовиль в сопровождении лакея Сильвестра. Она поднялась по лестнице, свет на лестнице погас. С полчаса еще наверху слышались шаги, голоса. Потом все затихло.
И в этой тишине Перенна вдруг почувствовал, что в душу ему неизвестно почему заползает тоска. Тревога охватила его настолько сильно, что он распахнул дверь в кабинет и с электрическим фонарем в руках направился к дивану. Ипполит Фовиль спал, повернувшись лицом к стене. Они оба перешли в кабинет, и Перенна слегка задремал, продолжая, однако, отдавать себе отчет во всем, что происходит кругом.
Он слышал, как били часы, и каждый раз считал удары. Спустя некоторое время на улице началось движение, загромыхали тележки молочниц, просвистел пригородный поезд. Зашевелились и в отеле. В щели ставней начал пробиваться свет, разгоняя царивший в комнате мрак.
— Уйдем отсюда, — сказал Мазеру, — не надо, чтобы он видел нас.
— Тише, — сказал дон Луис, останавливая его, — ты его только разбудишь.
— Вы видите — он не просыпается, — не понижая голоса возразил Мазеру. — В самом деле…
Та же безымянная тоска снова овладела доном Луисом. Но он не хотел, он не решался еще раз отдать самому себе отчет в том, чем она вызвана.
— Что с вами, патрон? Вам не по себе, как будто?
— Ничего… ничего… мне страшно…
Мазеру вздрогнул.
— Совсем так, как он вчера говорил…
— Да… да… и причина одна.
— Что такое?
— Ты не понимаешь… не понимаешь, что я задаю себе вопрос, уж не умер ли он?
— Вы с ума сошли, патрон?
— Не знаю… но… у меня такое впечатление…
С фонариком в руке сидел он у постели, и никогда и ничего на свете не боявшийся не решался осветить лицо Ипполита Фовиля. Наконец, сделав над собой усилие, он подошел вплотную к дивану. Взял Фовиля за руку. Рука была ледяная. К дону Луису разом вернулось самообладание.
— Окно! — крикнул он, — открой окно!
И когда свет хлынул в комнату, они увидели распухшее, покрытое темными пятнами лицо Ипполита Фовиля.
— Он умер, — тихо сказал дон Луис.
— Громы небесные! Громы небесные! — бормотал растерянный Мазеру.
Минуту, другую они стояли ошеломленные. Потом Перенна бросился к лестнице, в несколько прыжков взбежал наверх в мансарду. На кровати лежал вытянувшись вниз лицом Эдмонд — сын Фовиля — он тоже был мертв. Никогда, пожалуй, за всю свою богатую приключениями жизнь Перенна не получал такого удара. Он долгое время был не в состоянии произнести хотя бы слово, сделать хотя бы движение.
