Голова тем не менее раскалывалась от боли, и он опять лег лицом вниз, упершись ногами в соседнее кресло. Боль заставила его закрыть глаза. Облако пыли и обломков начинало постепенно оседать; что-то еще трещало, ломалось и сыпалось сверху, но теперь этот шум заглушали человеческие голоса – вопли, полные ужаса и боли, крики агонии. Человек, сидевший рядом, без конца повторял: «Господи Боже. Господи Боже. Господи Боже».
Послышался громкий треск и после недолгой паузы оглушительный грохот: падала стена или еще одна секция балкона. Кто-то тихо заскулил, как собака, мужской голос все еще повторял: «Господи Боже. Господи Боже», и Этридж, несмотря на невыносимую боль в голове, невольно скосил на него глаза. В отдалении послышался пронзительный крик – такой же он слышал раньше от человека, которому на поле боя шрапнель разорвала кишки; но здесь не было боя, здесь был сенат, и то, что случилось, казалось невозможным, невообразимым.
Когда он снова открыл глаза, вокруг было темно. Кругом слышались стоны и вопли, и на всякий случай он прислушался к себе – не издает ли он сам каких-нибудь звуков. Потом он медленно поднялся на колени, цепляясь за остатки мебели, но его рука наткнулась на чье-то тело, и он отшатнулся.
От резкого движения голова у него словно оторвалась, и на секунду он ослеп от боли; сжав ладонями виски, он скользнул пальцами к макушке, почти ожидая нащупать мягкую массу вместо черепа, однако все оказалось на месте: кость, волосы и крошки штукатурки. Он не нашел на голове ни ран, ни вмятин, не было даже крови. Тогда он медленно и осторожно повернул голову и огляделся по сторонам, видя кругом только какую-то взвесь из пыли и дыма, клубившуюся в почти полной темноте.
Он стоял на коленях, пока не появилось несколько лучей света, пробивавшихся сквозь густой туман, и он не услышал голоса людей, которые ходили по залу с фонарями. Где-то в другой стороне зала начало пробиваться пламя. В слабом и неверном свете Этридж различил очертания фигуры, распростертой у обломков кресла: он подполз поближе и узнал Алана Наджента, старшего сенатора из Индианы.
Он обполз тело Наджента и начал осторожно пробираться в сторону наибольших разрушений, ища людей, которым могла понадобиться его помощь. Он был оглушен, раздавлен, ушиблен взрывом, но еще мог стоять на ногах и передвигаться, а в армии, если офицер способен двигаться, он должен помогать.
Плотная завеса пыли постепенно оседала, и в зале появлялись все новые фонари; по мере того, как становилось больше света, он начал различать людей, которые поодиночке и парами двигались к выходу, чаще всего без посторонней помощи; некоторые из них с трудом тащились сами, другие помогали идти соседям. Один человек пытался бежать, пока кто-то его не остановил, схватив за руку. Криков больше не было, но из-под обломков раздавались стоны.
