— Нет, Сережик! Не делай этого!
Мне показалось, что я услышал, как со скрипом и треском дробится стекло у Сережика на зубах.
Тронин восторженно хлопнул себя ладонью по бедру, при этом едва не заехав по уху сыну, и захохотал как ненормальный. Вторя ему, захихикал и Артур.
Сережик, склонив голову к коленям, отплевывался кровавой слюной. Выпрямившись, он широко раскрыл рот и стал пальцами очищать его от осколков, впившихся в десны, в язык и в нёбо. Увидев, что я бегу к нему, Сережик перепрыгнул через забор и скрылся в кустах.
* * *
К Тронину я возвращаться не стал — что я мог сказать ему об этой глупой и жестокой выходке? — а, обогнув штабель бревен, вышел на проселок.
Я чувствовал омерзение, так, словно неожиданно в темноте вляпался обеими руками во что-то мокрое, холодное и скользкое. Никаких мыслей, сознание сковано судорогой. Мне было страшно, хотя я и сам не мог объяснить почему. Было ясно одно — Тронин привез с собой в деревню то, от чего я искал здесь укрытия.
Дома баба Катя с беззлобным ворчанием: «И где только тебя носит? Третий раз грею!» — поставила на стол тарелку с гречневой кашей.
— Такая жара, что можно и холодной есть, — заметил я, берясь за ложку.
— Да уж, — согласилась баба Катя. — Жара такая, что все без огня кипит.
— А Сережик где? — спросил я.
— Да кто ж его знает, — чуть приподняла руки с колен баба Катя. — Забежал, сказал, что зуб болит, есть не будет. Рот еле открывал. Я давно ему говорю, съезди в райцентр, проверь зубы…
Поскольку Сережик ничего не сказал бабе Кате о случившемся, я тоже решил молчать. Поблагодарив хозяйку за ужин, я ушел к себе на терраску.
На улице стемнело. Я лег на диван, включил лампу у изголовья и, вооружившись авторучкой, стал просматривать свои рукописи, нещадно вычеркивая целые абзацы, которые еще вчера казались мне вполне удавшимися. За истекшие сутки подобранные слова, конечно же, не стали хуже, просто мне никак не удавалось сосредоточиться на тексте. Вместо страниц я видел перед собой то обезумевшие от ненависти и жажды мести глаза Тронина, то лицо Артура, для которого слова отца являлись высшим откровением, а поступки — примерами для подражания. Когда Артур подрастет, он либо превратится в точное подобие своего родителя, либо поймет, насколько ошибался, идеализируя образ Тронина-старшего, и тогда сын возненавидит отца.
Я словно воочию видел перед собой лица отца и сына, но никак не мог вспомнить лица Сережика в тот момент, когда он бросился от меня в кусты. Я мучительно напрягал все свое воображение, стараясь если не вспомнить, то хотя бы представить, и — ничего не получалось. Что было в том лице, увидеть которое мне представлялось необыкновенно важным, самым главным сейчас? Что было в нем такого, о чем память моя предпочитала хранить молчание?
