— Куда это ставить?
Девушка посторонилась, впуская нас внутрь.
— На кухню. К другим бутылкам.
Золотые волнистые волосы. Очень хорошенькая. Я разглядел это даже в полумраке прихожей
— А тебя как зовут? — спросил Вик.
Её звали Стелла. Вик выдал свою белозубую улыбку и заявил, что Стелла — самое красивое имя из всех, что ему приходилось слышать. Вот проныра! Противнее всего, что прозвучало это очень убедительно, словно именно так он и думал.
Вик отправился на кухню, а я заглянул в ближайшую комнату, из которой раздавалась музыка. Там танцевало несколько человек. Стелла скользнула мимо меня, замерла на мгновение, и, легко поймав ритм, слилась с музыкой. Я стоял и смотрел на неё.
Дело происходило на заре панк-рока. На своих вечеринках мы крутили «Adverts,» «Jam,» «Stranglers», «Clash» и «Sex Pistols». Кто другой пускал «ELO», «10cc», а то и «Roxy Music». В лучшем случае, Боуи. В Германии единственным альбомом, на котором единодушно сошлись все, стал «Harvest» Нила Янга. Всю дорогу нас сопровождала навязчивым мотивом его «Золотое сердце»: Там — за океаном, золотое сердце я искал…
Музыку, звучавшую в этой комнате, я не узнавал.
Она походила на электронные переборы немецкой группы «Kraftwerk» с примесью необычных звуков, напоминавших пластинку BBC «Radiophonic Workshop», подаренную мне на день рождения. Ритм, однако, имелся, и с пяток девочек томно раскачивались в такт, но я смотрел только на Стеллу. Куда до неё было остальным.
Из-за моей спины в комнату протиснулся Вик. В руке он держал баночку пива.
— На кухне полно выпивки, — бросил Вик на ходу и подошёл к Стелле. Уж он-то молчать не собирался. Из-за музыки я не слышал их разговора, но точно знал, что буду лишним.
Пива в те времена я не любил. Добравшись до кухни, я оглядел запасы. На столе стояла большая бутылка кока-колы. Я налил пластиковый стакан доверху, так и не рискнув завязать разговор с двумя оживлёнными и очень хорошенькими девочками, шептавшимися в полутёмном уголке. Обе чернокожие, с блестящими волосами, одетые, словно кинозвёзды. Обе говорили с акцентом, и обе были не про меня.
Я вышел их кухни со стаканом в руке.
Дом оказался просторнее и запутаннее обычного двухуровневого строения, каким выглядел снаружи. В комнатах горел приглушённый свет, — вряд ли здесь нашлась бы лампочка мощнее сороковаттной, — и везде, куда я ни заглядывал, кто-нибудь сидел. Насколько помню, одни девочки. До второго этажа я не добрался.
На застеклённой веранде скучала одна из них. Её русые волосы, длинные и прямые, казались почти белыми. Она сидела у стеклянного столика, сцепив руки, и грустно смотрела в окно — в саду сгущались сумерки.
