— Друг… Любовник.
— Понятно, — отозвался я, только чтобы не молчать.
— Мы познакомились здесь. Он бразилец.
— Ясно.
— Я с ним еще не встречался в этот раз. У нас сложные отношения…
Я как бы невзначай заглянул Рамосу в лицо, словно пытаясь найти объяснение неожиданному приступу откровенности. Мы оказались вместе на прогулке случайно. У нас не было особенной близости, большей, чем близость между членами всей компании. Он был нашим организатором, опекуном и объектом восхищения, но мы очень мало знали о нем. Даже Самуэл, который привел его в команду, похоже, мало знал о его жизни.
Самуэл постоянно называл Рамоса педиком из-за его привычек и утонченных манер. Но годы спустя, когда Рамос умирал от СПИДа в больнице, Самуэлу, казалось, было тяжелее всех примириться с подтверждением его гомосексуализма, и это покончило с нашим предположением о том, что они любовники.
— Ясно.
— У меня есть другой друг в Бразилии.
— Понятно.
— Я тебе не досаждаю?
— Нет, нет.
— Любовные истории всегда надоедливы. Особенно если они сложные.
— Нет, нет.
— Бесконечное разнообразие человеческого поведения не так очаровательно, как его расписывают. И является причиной всех наших проблем.
— Ясно.
Я чувствовал себя неуютно в роли доверенного лица Рамоса. Почему я? Поскольку я не умел молчать, то не заслуживал доверия.
— Если бы они оба были благоразумными… Но они неблагоразумны. Неблагоразумны и жестоки.
— Они знакомы между собой?
— Знакомы, знакомы. И ненавидят друг друга. — Он помолчал. — Мои wanton boys…
Я услышал: «мои wong-tong [14]
boys» и подумал, что это имеет какое-то отношение к китайской еде, но Рамос объяснил, что wanton — английское слово, означающее хитрый, безжалостный, плохой, распутный. Wanton boys — это из Шекспира.
В ту ночь мы ужинали за большим столом в одном из старейших ресторанов Парижа, и коньячная речь Рамоса была на французском языке, несмотря на протесты большинства. А Самуэл чуть не спровоцировал скандал, упорно называя всех официантов «сеньор сволочь». После того вечера в Париже Рамос больше не откровенничал со мной о своей частной жизни. А я не спрашивал.
На похоронах Сиамских Близнецов ко мне подошел незнакомый человек и представился. Я услышал «инспектор» и поспешил опередить его, прежде чем он задаст какой-либо вопрос:
— Никто не был отравлен в моем доме, инспектор.
Но я ошибся. Он меня поправил:
— Не «инспектор». Спектор. Вот моя визитная карточка.
Его звали Эуженио Спектор, и на его визитке, кроме номера телефона, было всего лишь одно слово: «Организатор». Он хотел поговорить со мной, когда будет удобно. У него есть предложение, которое, возможно, меня заинтересует. Попросил, чтобы я ему позвонил.
