— Самуэл!
Он улыбался осторожно, чтобы не раскрыть губ и не показать гнилые зубы. Его мешки под глазами казались нарисованными углем, причем нарисованными плохо.
— Как дела, Мара?
Она не могла слова вымолвить. Они смотрели друг на друга, Мара — с открытым ртом, а вымученная улыбка Самуэла углубляла впадины на его ввалившихся щеках. В конце концов он пожал плечами, будто освобождая себя от всякой вины за прошлое и моля о прощении за то, что он здесь третий труп. И Мара разрыдалась.
Мы так и не узнали, подозревал ли Педро, что Мара изменяет ему с Самуэлом. Для нас этот роман стал травмой. В нашей конструкции идеальной женщины не предполагался ее роман с Самуэлом Четыре Яйца, каким бы неотразимым ни был этот бандит.
Мы не испытывали неудобства от мысли о Маре и Педро, спящих вместе. С детства мы дали Педро право на все привилегии рождения, не чувствуя себя ущемленными. Когда он стал заниматься с частными педагогами дома, мы сожалели о потере друга, но не отказались от него и не завидовали. Когда мать запретила ему встречаться с нами, мы с понятием отнеслись к волнениям доны Нины — мы действительно были негигиеничны и опасны. Когда Педро в восемнадцать лет подарили первую машину, мы согласились на его условия — садиться в нее только по двое и в чистых ботинках. И мы почувствовали в некотором роде, будто эту машину подарили нам. И когда Педро представил нам свою девушку Мару с гладкими волосами и очень белой кожей, со слегка неправильными зубцами, но только до степени совершенства, мы решили, что это всего лишь еще один подарок судьбы нашему наследному принцу.
Медовый месяц Педро и Мары длился почти год, и мы сопровождали его в воображении из постели в постель. Когда они вернулись, Педро занял должность на предприятии отца, потом занял место покойного отца в дирекции предприятия, за двадцать лет развалил производство, чего мы и ожидали, и потерял Мару, чего мы ему не простили.
Когда «Клуб поджарки» совершил свое первое путешествие в Европу, Педро и Мара еще не были разведены, но он взял с собой в поездку другую, оставив нас без удовольствия лицезреть Мару. Нам пришлось довольствоваться мечтами о Веронике Роберте, которая нас никогда не разочаровывала. Вероника Роберта, например, никогда бы не завела романа с Самуэлом Четыре яйца.
Во время первой экскурсии, совершенной «Клубом поджарки» в Париж, Рамос первый и единственный раз заговорил со мной о своем гомосексуализме. Мы шли вдоль Сены в конце дня, и он рассказывал мне о своем парижском опыте. О том, как приезжал в Париж в юности, когда-то прожил четыре года в квартире на Монпарнасе. Потом возвращался туда каждый год, иногда чаще. У него был друг в Париже. Большой друг. Рамос поправился, будто принял решение:
