Премьер оглянулся и прямо перед собой узрел расстрелянного много лет тому назад бывшего министра внутренних дел Лаврентьева.
– Чего смотришь? – буркнул Лаврентьев, уставившись на Николая Ивановича тусклыми неживыми глазами. – Воскресили меня. А тебе конец, понял?
Николай Иванович понял и, прошмыгнув мимо страшного призрака, выбежал в коридор. Вслед нему тут же заревела сирена…
…Очнувшись в холодном поту, Николай Иванович выключил будильник и долго лежал, схватившись за сердце.
На работе Премьер весь день был мрачен, все валилось у него из рук. Только к вечеру Ермолаев немного пришел в себя. Ночной бред начал потихоньку рассеиваться. Николай Иванович успокаивал себя тем, что в кабинете по-прежнему горят лампы дневного света, секретарь на месте и вообще ничего подобного не может быть, потому что не может быть никогда. И тут, когда Премьер уже собирался домой, секретарь соединил его с товарищем Егоровым.
– Слушай, Николай! – обратился к нему Кузьма Самсонович. – Тут, понимаешь, такое дело. Мой подопечный хочет посетить Столицу и заехать к нам. Заодно желает заглянуть в свой бывший кабинет. Ты как, не против?
Товарищ Ермолаев схватился за сердце и застыл, не в силах вымолвить ни слова.
– Алло! Алло! – окликал его голос товарища Егорова. – Ты слышишь меня?
– Слышу, – наконец, выдавил из себя Премьер. – Знаешь, Кузьма, ты его ко мне не веди. У меня тут бумаги… секретные…
– Да он только заглянет. Все-таки столько времени проработал, сам понимаешь.
– Ладно, – сдался Ермолаев. – Но только вечером, когда меня не будет. И на минуту, не больше.
– Чудак! – хмыкнул товарищ Егоров.
Следующую ночь Николай Иванович провел без сна, а наутро, перед тем как отправиться на работу, поднял трубку телефона и решительно набрал номер товарища Возгривина.
Сержант Николай Рипкин был готов к самому худшему. Услужливое воображение рисовало заманчивые перспективы многолетнего путешествия в отдаленные восточные районы Великой Державы, столь нуждающиеся в освоении – или даже изрешеченную пулями кирпичную стену подвала, где вполне мог закончиться его недолгий жизненный путь. Все оказалось, однако, не так страшно. Товарищ Возгривин, внимательно выслушав исповедь молодого грешника, потребовал собственноручно изложить на бумаге все подробности дела, после чего взял с сержанта подписку о неразглашении случившегося. С тем он и отбыл восвояси, напоследок велев Коле при первой же возможности забрать челюсть у деда и передать в соответствующее учреждение. Нужный телефон было велено заучить наизусть и никому не сообщать. Рипкин, при всем своем испуге, не мог не удивиться, отчего столь авторитетное «соответствующее учреждение» само не изымет у злокозненного косенковца кость, но, немного подумав, решил, что это, собственно, не его ума дело.
