– Ну, я им дал, агарянам! – сказал Петраго-Соловаго. – До Пасхи теперь не наладятся, а Пасха нынче поздняя…
Он никак не мог успокоиться, колотил кулаком в заборы, круша их, и ликовал.
– Дурак, – заплакал Васька. – Вор-то ушел!
Авдей осел под забор. Москва просыпалась. Как-никак, третий Рим. И много от этого в нем народу – поди сыщи…
Авдей Петраго-Соловаго тоже был когда-то ребеночком. У него тоже была нянюшка-мамушка, кормилица, которая в Авдее не чаяла души. Звали ее Вахрамевна, была она стара и хорошо помнила ляшское лихо и трех самозванцев. Жила она в Китай-городе в небольшенькой избенке. Промышляла лечением и заговариванием зубов. Травы собирала. Давно бы попасть старухе на спрос за свое ремесло, кабы не было в приказе тайных дел заступника Авдюши. За это Вахрамевна любила его еще пуще. Соколы иногда залетали к ней за приворотным зельем или алтыном на похмелье.
…Ныне соколы пластом лежали на рогожке и болели. Вчера с горя они прогуляли остатки казенных денег и совсем распростились со свободой. Авдей плакал и рассказывал кормилице государственные тайны. Мымрин хотел остановить его, но не мог: от хмеля рот не открывался. Мымрин пихал в Авдея кулачком. Авдей не слышал и продолжал разглашать. Вахрамевна внимала, воздыхала, всхлипывала и кивала головой. В особо страшных местах крестилась двумя персты.
Проснулись к вечеру следующего дня. Василий открыл глаз и забоялся. Жить вообще страшно, а с похмелья тем более. Авдей уже сидел за столом, потихоньку лечился. Вахрамевна жалела питомца, гладила по рыжей голове.
Мымрин вспомнил, что упустили Щура, и застонал. Авдей поглядел на него, как на чужого. Вахрамевна приподняла голову Мымрина и налила туда браги. Стало полегче. Вахрамевна летала по избе, будто молоденькая, гремела печной заслонкой и чугунками.
– Пропали головушки наши, – мрачно вещал временами Авдей. Мымрин молчал. Боялся, что Авдей закричит: «У-у-умной!» – и полезет бить.
– Ништо, – утешила вдруг Вахрамевна. – Да не преклонишься игемонам и проконсулам…
Она утешала соколов, равняла с кедрами ливанскими, Авдея отождествляла с Самсоном, Василия же – с царем Соломоном, но легче от этого не становилось.
– Баньку я натопила, – сказала Вахрамевна. – Попарьте косточки, а я тем временем схожу куда-то.
– А ты, Вахрамевна, размыкаешь наше горюшко? – с детской надеждой спросил Авдей.
Вахрамевна пообещала размыкать и ушла. Соколы горестно пошли в баню; жестоко посекли друг друга вениками, а когда вернулись, в избе под иконами сидел благостного вида старец в белой рубахе, в портах и босиком. Старец благословил соколов двоеперстием.
