К тёте Шуре не дойду. Подламываются ноги. Покачивается паутина, покачиваются стены, затянутые паутиной. Даже мой мишка — в покачивающейся паутине.
Сажусь на пол и сижу.
Где сейчас Павел, что делает?
И — резким толчком: мать чувствует то же, что и я, она едва бредёт по улице, и, может, Павел и её — мною — хочет спасти? Она считает себя виноватой в смерти Павла. А виноват только я. Если бы я передал Павлу слова матери, он понял бы их и не подошёл бы так доверчиво к нашему подъезду. И, наверное, мы расстались бы у арки двора, и домой я вернулся бы один. Что в этом такого? Зато на другой день встретились бы у тёти Шуры в кафе или на детской площадке. И Вилен ждал бы его каждый день зря. А потом мы переехали бы на новую квартиру.
Как я мог не сказать Павлу?!
Мать не объяснила ничего…
Вот почему у меня поперёк груди боль. Это вина. Она живая, и она грызёт меня.
На пороге — мать. Идёт ко мне. Даёт яблоко.
— Я не сказал Павлу, не предупредил…
Моё признание совершает во мне неожиданную перемену: голова перестаёт кружиться, боль становится терпимой.
— Это ничего не изменило бы, — говорит мать и — смотрит на меня. — Жуй как следует.
Она уходит.
Я продолжаю держать перед собой её взгляд.
Мы с Павлом нашли в подворотне собаку. Она лежала, уложив голову на лапы, и вот так смотрела на нас, как мать сейчас на меня.
Павел уселся перед собакой на корточки. И я ceл. рядом.
— Она больна. Она умирает, — сказал Павел. А вдруг мать умрёт, как та собака?
Иду в кухню.
На столе — продукты, которые купила мать.
Мать стоит у стола и ест яблоко.
Первый раз в жизни вижу: мать ест яблоко. И я откусываю кусок и жую. Жую долго, потому что чувствую в глотке затычку и боюсь, если хорошо не разжую, яблоко не пройдёт внутрь.
Мать больше на меня не смотрит и не уходит, она при мне ест яблоко.
— Я умею готовить, я сварю курицу и картошку.
Она не слышит моих слов, она жуёт яблоко.
Если бы сейчас я ткнулся в её колени, она оттолкнула бы меня? — думаю я и наконец благополучно глотаю кисло-сладкую жидкость.
Может быть, вся наша с ней жизнь изменилась бы, если бы я ткнулся в тот миг в её колени? «Я не звала его. Он совершил надо мной насилие… моё назначение…» Откусываю новый кусок, обрывая её слова, и жую чавкая, чтобы заглушить их. Вовсе не обязательно звучать им снова. Я хорошо усвоил: не нужен ей. Я должен терпеть это.
Живительной силой наполняет меня яблоко. Оно в каждой моей клетке. И голова больше не кружится.
Что теперь делать? — спрашиваю Павла и сам знаю ответ: готовить еду.
