Он резко прервал поцелуй, оторвав свои губы от ее. Но его рука по-прежнему сжимала ее затылок, больно стягивая волосы. Горячее дыхание обжигало лицо Джессалин. Губы распухли и болели. Она провела по ним языком и почувствовала вкус его губ.
– Вы… вы не слишком-то приятный человек.
– Я никогда на это и не претендовал. – Он выпустил наконец ее волосы и провел большим пальцем по ее распухшим губам. – Вы, мисс Летти, целуетесь так, будто никогда раньше не целовались.
– Неправда! Я уже целовалась.
Он рассмеялся, и Джессалин показалось, что она его ненавидит.
– То, что вы делали с Кларенсом Титвеллом на ярмарке, это не поцелуй.
Он был прав – то мимолетное соприкосновение губ нельзя было назвать поцелуем. Поцелуй – это когда у тебя слабеют колени, а все внутри дрожит от какого-то невероятного, почти непереносимого возбуждения. Поцелуй – это когда сердце падает куда-то вниз и замирает от страха и блаженства.
Трелони ослабил хватку. Джессалин высвободилась и на нетвердых ногах подошла к Пруденс, с трудом соображая, что делает. Губы болели, а внутри поселилось какое-то странное ощущение голода и пустоты.
Джессалин постаралась заговорить как можно небрежнее, и вроде бы ей это удалось.
– Если вы закончили преподавать мне урок, надо бы заняться лошадьми. Они очень вспотели.
Вдвоем они подошли к тенистому берегу, ведя лошадей под уздцы. Пруд когда-то назвали Кларетовым, потому что в питавшие его ручьи стекала ржаво-коричневая вода, которой промывали оловянную руду. Однако все рудники давно были заброшены, и теперь пруд стал серым и безжизненным, как тусклая оловянная тарелка. В небе клубились облака, но ветер был теплым. В воздухе пахло летом – пылью, сухой травой и долгими, наполненными солнцем днями.
Щеки Джессалин по-прежнему горели, и ей очень хотелось, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Ей казалось, что он поцеловал ее так, как мужчина целует женщину, которую желает, – грубым, голодным, неистовым поцелуем. Воспоминание о нем еще горело у нее на губах.
– Знаете, лейтенант, что я думаю? – сказала Джессалин, стремясь положить конец гнетущему молчанию. – Мне кажется, вы так разозлились только потому, что поняли, что я, обычная женщина, могу вас победить. Естественно, это нанесло болезненный удар по вашей мужской гордости.
Губы Трелони скривились в улыбке.
– Так вот почему моя мужская гордость в последнее время что-то неважно себя чувствует. А я-то чуть было не нанес ей дополнительный урон, признав, что вы неплохо сидите в седле. Для обычной женщины, конечно.
