думать о матери Билли и о том, каким неудачным оказался мой первый брак, как мы жили бы, останься Билли жив. Пришлось признать, что мы жили бы хорошо, и будь Билли жив, я до сих пор был бы женат.
Потом я задумался о том, сколько вообще браков – из тех, что заключены в годы войны, – оказались в конце концов удачными. Но дело было не только в этом, была и другая причина – смерть. Я едва не рассказал однажды обо всем Круцу Сеговиа – в те времена, когда мы были партнерами и работали на одиночном утреннем дежурстве с трех часов ночи – о том, как умерли мои родители, как меня вырастил брат, как он потом умер, и как умер мой сын, и как я восхищался Круцом за то, что он имел жену и кучу детей и безбоязненно отдавал им всего себя. Но я так ничего ему не сказал, а когда его старший сын Эстебан погиб во Вьетнаме, я понаблюдал, как Круц вел себя с другими своими детьми. И что же – пережив сильнейшую скорбь, он все так же продолжал отдавать себя им, полностью. Но больше я не мог им восхищаться. Изумляться – да, но не восхищаться. После такого я просто не знал, что и подумать.
От таких дурацких мыслей в животе у меня начал расти газовый пузырь, и я прямо-таки видел, как он становится все больше и больше. Тогда я достал таблетку противогазника, разжевал ее и проглотил, потом заставил себя переключиться на мысли о женщинах, о еде или о чем-нибудь приятном, приподнялся, пукнул, произнес «Доброе утро, ваша честь», и почувствовал себя намного лучше.
Мне всегда становилось хорошо, когда я ехал на машине и ни о чем не думал, поэтому я выключил радио и предался этому приятному занятию. Довольно скоро, даже не посмотрев на часы, я понял, что наступило время поесть. Я долго не мог решить, куда сегодня поехать – в Китайский городок или в Маленький Токио. Мексиканской пищи мне не хотелось, потому что я пообещал Круцу Сеговиа приехать к нему сегодня вечером пообедать, и там мне предстояло поглотить столько мексиканской еды, что мне хватит на неделю вперед. Его жена Сокорро знала, как я люблю «чиле реллено», поэтому она приготовит дюжину только для меня.
Неплохо бы съесть пару гамбургеров, а в Голливуде есть одно местечко, где жарят лучшие в городе гамбургеры. Каждый раз, приезжая в Голливуд, я вспоминаю о Мирне – бабе, с которой я путался пару лет назад. Она не была настоящей голливудской красоткой, зато имела неплохую исполнительскую работенку в студии кабельного телевидения, и куда бы мы с ней вместе ни выбирались, тратила больше денег, чем я. Она любила швыряться деньгами, но что ей действительно хорошо удавалось и что больше всего меня волновало, – так это выглядеть очень похожей на Маделейн Кэррол, а ее фотографиями у нас в годы войны были обклеены все казармы. Мирна не просто обладала своим стилем и элегантностью, а также упругими грудями – она действительно выглядела и вела себя как женщина. Все было бы хорошо, не будь она тупой, как пробка, и слишком склонной к сексуальным импровизациям. Я сам готов испробовать что-либо в разумных пределах, но иногда Мирна изобретала что-то чересчур заумное, к тому же она постоянно настаивала, чтобы я попробовал марихуану, и в конце концов я однажды попробовал покурить с ней травку, но так и не ощутил приятного подъема, как бывает от хорошего шотландского виски. На кофейном столике у нее постоянно лежало около фунта марихуаны, а это уже чересчур. Мне часто виделось, как нас вдвоем волокут в тюрьму, обалдевших от наркотиков. Так что ничего хорошего не вышло. Не знаю, был ли то общий угнетающий эффект марихуаны или еще что, но однажды я с треском провалился, а потом вдруг так разозлился, что набросился на нее и уж выдал ей такое... Правда, поразмыслив потом, я решил, что Мирне этот эпизод понравился больше из всего того, что между нами было. Словом, несмотря на ее сходство с Маделейн Кэррол, я в конце концов дал ей отставку, и через пару недель она перестала мне звонить. Наверное, отыскала себе тренированного гориллу.
