. Затем мы направились к огороженному лугу, где возвышается башня, которую этот писатель обессмертил; осмотрев ее, мы нашли поблизости тенистое место, где можно было почитать вслух. Под густыми дубами приютилось несколько могил, быть может те самые, возле которых Прокаженный увидел
как молодая женщина склонила голову на грудь супруга, и почувствовал, что сердце его готово разорваться от отчаяния.
Моя юная спутница, воспитанная монахинями Сакре-Кёр, не читала почти ничего кроме благочестивых сочинений. Впервые слушала она повесть серьезную и вместе увлекательную, слог которой, полный жизни и красноречия, то сладостно трогает сердце, то заставляет его содрогаться от жалости. Сперва спокойная и почти рассеянная, она переводила взгляд с башни на окрестные горы и долины; постепенно повествование заворожило ее; она словно удивилась, а затем всецело поддалась волшебному волнению души, впервые раскрывшейся для поэзии. Лицо ее сияло. Однако, когда пришла очередь все более мрачных страниц, описывающих тяжкие страдания Прокаженного, на глазах ее выступили слезы; а когда я дошел до строк, где у несчастного отнимают сестру, она заплакала и не дала мне продолжать. Я закрыл книгу и чтобы она могла после закончить чтение, попросил ее сохранить этот маленький томик на память обо мне. Она обещала, краснея. Ведь мы только что вместе волновались, вместе восторгались и сердца наши тайно сблизились, а вчерашнее невинное дружелюбие сменилось у нее трепетом зарождающегося чувства.
Мы вернулись в гостиницу. Оба ее родственника, поглощенные своими делами, торопились закончить их и продолжать путь. Они едва заметили перемену, происшедшую в молодой девушке. Но я понимал, какое зло неосторожно причинил ей, смутив ее душевный покой и открыв ей мир поэзии как раз, когда ей предстояло вступить в самый святой, но и самый прозаический союз. Исправить зло я уже не мог; но мог усугубить его, продолжая оставаться в ее обществе, чего мне самому хотелось так сильно, что желание это становилось преступным. Поэтому, сделав над собою большое усилие, чтобы не сдаться на ласковые уговоры отца и брата, на робкие, но многократные просьбы их спутницы, я поблагодарил их и простился. Они уехали. А я остался в Аосте, чувствуя себя среди толпы очень одиноким и испытывая печаль, которую понес на то самое место под дубами, где сидел с нею утром.
На другой день и в последующие дни чувства эти настолько еще переполняли меня, что я не был склонен осматривать места, ради которых приехал. В Иврее, куда я прибыл рано утром, мне снова понадобилось большое усилие, чтобы не задержаться там хотя бы на несколько часов. Улицы были пустынны, воздух холоден, воды Дуары едва белели
