— А представляешь, какая у меня будет рожа, если вы его сломаете?
Девочка посмотрела на женатого хулигана, хулиган задумался, может, представил себе рожу Никитина со сломанным носом.
— Ладно! — великодушно согласился хулиган. — Забирай его и уходи.
Под «его» он имел в виду и нос и Шлепу.
Никитин забрал Шлепу, и они ушли.
— Ну вот, что ты опять ввязался? — с раздражением спросил Никитин.
Шлепа каждый день преодолевал сопротивление среды и надоел Никитину до отвращения. Он с удовольствием бы плюнул и поменял себе приятеля. Но менять Шлепу — это значило менять и соседа и сослуживца, в сущности, менять все свои привычки.
— Что ты к ним пристал?
— Они не умеют вести себя, — объяснил Шлепа. — Что ж, я мимо пройду?
— А твое какое дело?
— Ты это серьезно говоришь? — удивился Шлепа.
Никитин с удовольствием бы плюнул на Шлепу прямо сейчас, но плевать в общественном месте было неудобно, и он сказал:
— Зря я тебя оттуда увел.
— Зря! — вдохновенно согласился Шлепа. — Я бы им показал!
Никитин возвращался домой в шесть часов вечера, а жена в два часа ночи.
— Мы репетировали, — говорила она и уходила в ванную «смывать глаза».
Жена была эстрадная актриса, жонглер. Подкидывала на воздух пять колец и четыре мячика, а потом ловила их по очереди.
Большого смысла в этой деятельности Никитин не видел, но в жизнь и деятельность своей жены не вмешивался из уважения к личной свободе. К собственной личной свободе.
Где она репетировала и с кем, Никитин не спрашивал, потому что, если бы заинтересовался, мог узнать нечто такое, что она скрывала. А если узнать то, что скрывала жена, — пришлось бы совершать серию поступков: объясняться, разводиться, искать другую жену, потом рассказывать ей все про себя с самого начала. А под конец выяснится, что новая жена с талантами, их надо будет открывать или зарывать. А Никитину ничего не хотелось ни открывать, ни зарывать. Ему было 32 года, и он привык к своим привычкам.
Сегодня Никитин лег спать рано и уже смотрел какойто интересный сон, когда вернулась жена. Она ничего не сказала, как обычно, даже не разделась, а как была — в пальто и сапогах, с накрашенными глазами — прошла в комнату, села возле Никитина и заплакала.
Потом опустилась на колени, положила свое соленое лицо на лицо Никитина. Эта привычка осталась у них с молодости.
— Ну что? — спросил он.
— Я уронила мячик, — проговорила жена.
Никитин понимал, что она плачет не из-за мячика, а по другой причине.
— Могу я уронить мячик? — плакала жена. — Имею право?
