Нильсен поднял его и увидел, что адрес написан на машинке. Он улыбнулся:
— Гунилла не умела печатать на машинке.
Он вскрыл конверт; это было самое обычное официальное уведомление. Он снова улыбнулся с облегчением, услышал, как в гостиной пробили часы, и присел на край дивана. Она мертва, действительно мертва. И смех ее умер. Никто никогда больше не услышит, как смеется Гунилла.
Небольшая вилла в пригороде Мальме ничем не отличалась от остальных домов этого квартала. Довольно-таки ухоженная, однако серовато-желтый цвет ее стен портил впечатление. Йеппсен слегка помедлил, прежде чем позвонить. Так было всегда, когда ему приходилось встречаться с родственниками погибшего. С первого же дня службы в полиции он считал эту часть своей работы самой тяжелой. Он тан никогда и не смог привыкнуть к виду этих искаженных болью и горем лиц. Перед подобными встречами ему всегда требовалось время, чтобы внутренне собраться и подготовиться.
— Могу я переговорить с фру Янсон?
На пороге стояла девочка четырнадцати-пятнадцати лет. Взглянув на нее, Йеппсен понял, что это, по-видимому, сестра убитой; она была более смуглой и не отличалась красотой Гуниллы, однако некоторые черты лица поражали своим сходством.
Девочка не успела ответить — в дверях за ее спиной показалась фигура женщины:
— Что вам угодно? Кто вы?
Йеппсен представился, и его пригласили пройти в дом. Он разглядывал фру Янсон с искренним удивлением. Она оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. В противоположность дочерям черты ее лица были грубоватыми, а движения не отличались особой грациозностью. Лишь в самой глубине ее глаз комиссар заметил то выражение горькой скорби, которое он уже не раз видел в подобных случаях.
— Простите мне мою назойливость, однако не могли бы вы чем-нибудь помочь следствию?
Она не ответила, взгляд ее по-прежнему оставался каким-то тусклым и пустым.
— Быть может, сами не вполне отдавая себе отчет в этом, вы обладаете какими-либо сведениями о вашей дочери, которые могут иметь важное значение. Вам не будет трудно рассказать мне немного о ее жизни, друзьях, привычках?
Фру Янсон опустила взгляд и кивнула:
— Гунилла была…
Она запнулась и несколько минут сидела молча, как бы в оцепенении. Затем, почти шепотом, она продолжала:
— Гунилла была для меня всем. Теперь у меня все отняли.
Йеппсен отметил про себя, что говорит она с сильным сконским акцентом[2].
— Да, для меня она была всем… — повторила фру Янсон.
