Знали ли Оливер с Люси об этих двух женщинах или же других его тайных и нетайных связях, что было неизбежно в таком узком кругу в конце 20-ых начале 30-ых, этого Петтерсон так и не смог понять. Однако они не сплетничали и не поощряли разговоры, и никто из них за все то время ни на минуту не проявлял посторонних интересов. Это казалось несвойственно Оливеру, который до женитьбы легко и на равных вращался в среде летчиков и других жизнерадостных гуляк, с которыми познакомился во время войны. Но с каждым прожитым годом он казалось, становился все более удовлетворенно и счастливо привязанным к своей жене, без всякой при том сентиментальности и навязчивости, а даже с открытой мужественностью и уверенностью, на фоне которых семейная жизнь Петтерсона начинала казаться пустой и бесцельной, стоило ему только задуматься о ней, что он старался делать как можно реже. Что касается Люси переезд в маленький городок и заботы о ребенке делали ее более взрослой и раскованной, и только в редких случаях на какой-то большой вечеринке Оливер мог оказаться в центре внимания, оставив Люси скучать в уголке, и тогда-то к Петтерсону возвращался старый образ гостьи в собственной семейной жизни, а не совладельца общего счастья.
У них был только один ребенок. Тони рос смышленым и красивым мальчишкой, послушным и воспитанным. Единственным последствием отсутствия братьев и сестер стала его несколько нервная привязанность к матери. Когда Люси не оказывалось дома после его возвращения из школы, или если она задерживалась в магазине, мальчик начинал ждать ее сидя на кровати и обзванивая по телефону, стоящему на ночном столике, всех знакомых, у которых по его предположению могла оказаться мама. Серьезным тихим голосом он говорил в трубку: «Здравствуйте, это Тони Краун. Я хотел узнать, нет у вас случайно мамы. Спасибо. Нет ничего не случилось». Этот диалог стал обычным для десятка друзей семейства Краунов. Оливер, который, естественно, был крайне недоволен этой привычкой, называл сына с любовью и некоторым раздражением «телефонист».
Как говорил Петтерсон, ребенок не был болен ничем таким серьезным, что не могли бы излечить братик или сестричка. Но почему-то Люси так и не забеременела снова, и когда Тони исполнилось десять лет, Крауны просто оставили надежду на то, что у них будут еще дети.
Эти годы Петтерсон считал самыми счастливыми в своей жизни. И не в Краунах дело, или не только в Краунах. Это был период, когда Петтерсон утверждался, расцветал, видел новые горизонты, открывающиеся ему. Но все его успехи были оттенены фоном домашнего очага Краунов, с их открытой дверью, непринужденной раскованностью общения, дружбой Оливера, теплотой и преданностью Люси и малыша, которую он ценил вдвойне, так как сам детей не имел. И называл любовью, но только про себя да и то с легкой иронией, придавало его ощущениям оттенок ожидания и тайного удовольствия всякий раз, когда он стоял у ее двери с замиранием сердца нажимая кнопку звонка.
