Почему-то Жгутов смотрел на нас подозрительно. Мне даже стало неприятно: в чем он мог нас подозревать?
– Сейчас придет, – сказал Фома,
– И Степана нет? – спросил Жгутов.
– Нет.
– Молодые морячки спешат на море! – Жгутов смотрел на нас улыбаясь. – И Глафиры нет? Значит, вы первые. Я-то ведь не считаюсь. Я целую ночь с мотором возился. Зато теперь хоть в Австралию отправляйся. Вот пришлось сейчас на рембазу сбегать. Кое-какие детальки захватить. Пусть лишнее будет, не помешает. А на рембазе у меня кладовщик знакомый, так разбудить пришлось, Зато уж теперь все в порядке, лучше быть не может.
Он ещё раз улыбнулся нам и полез по тралу вниз.
– Пустяковый человек, – хмуро сказал Фома, когда голова Жгутова скрылась в люке. – Болтает, болтает, а зачем – неизвестно.
– Слушай, Фома, – спросил я, – а мы не опаздываем?
– Боишься, что Валя проснется? – сразу сообразил Фома. – Нет, уйдем вовремя. Дед у меня как часы, да и Степан человек аккуратный. Вот разве Глафира… Только он это сказал, как появилась Глафира. Она нас не видела. Она даже и не смотрела на бот, она смотрела на море. И шла как-то странно – два шага сделает, остановится и качнется, будто её кто-то назад дергает. И что-то она про себя бормотала. Что она бормочет, нам не было слышно, но то, что ей очень страшно, было видно сразу. Прямо её трясло от волнения. Когда она подошла ближе, мы даже могли разобрать её бормотание.
– Ой, мамочка, мама! – повторяла она. – Ой, да что ж это такое, мамочка, милая!
Нам с Фомой стало смешно, мы фыркнули, и тут только Глафира заметила нас. Она громко и весело засмеялась.
– Вот смеху-то! – сказала она. – Иду, и будто меня сила какая держит. Ой, думаю, боюсь!
Рассмеявшись, она, видимо, приободрилась, взошла на бот совсем нормальной походкой и огляделась с очень веселым лицом, но, увидев бесконечную морскую даль, вдруг охнула, опустилась на люк и закрыла лицо руками.
– Вот ерунда какая! – сказала она. – Как увижу проклятое, так колени и подгибаются.
И она торопливо спустилась в трюм, наверное, для того, чтобы не видеть бесконечной морской дали и не думать о рыбах, крабах и всякой нечисти, которая водится под этой сверкающей водной поверхностью.
– Смешно! – сказал я. – И чего бояться, не понимаю.
Я сразу же покраснел. Это было просто удивительно глупо: только что я сам каялся, что боюсь, а теперь смеюсь над Глафирой. Фома посмотрел на меня исподлобья, но, увидев, что я красный от стыда, промолчал. И так все было обоим понятно.
