Он отвел взгляд.
— Да, конечно. Это было бы более чем приятно. Ты даже не представляешь, как это было бы приятно, — резко повторил Жозеф.
— Так покажи мне! Я знаю, как ты добр и благороден. Но всего лишь раз… брат говорил мне, что… ты можешь… э… выйти до того, как…
Но на самом деле Жиль предупреждал ее никогда не соглашаться, если мужчина такое предложит.
Жозеф уже наполовину натянул презерватив, и Мари-Лор протянула руку, чтобы помешать ему… И увидела, что во время их спора он совершенно неожиданно совсем «завял».
Жозеф казался удивленным не меньше ее.
— Я понимаю, — тихо сказала она, — что такое не часто случается с тобой.
Уголки его губ опустились.
— Полагаю, что в эту минуту я должен бы сказать нечто подобное. Но правда в том, что так случается. В этом мире есть весьма немногое, в чем я могу положиться на самого себя, и, конечно, не на доброту или благородство, но… Тебе не обязательно здесь оставаться, — поспешно добавил он. — Возможно, будет лучше, если ты сейчас уйдешь. Я уверен, что завтра ночью…
— Я тоже в этом уверена, — сказала она. — К завтрашнему вечеру ты найдешь способ избавиться от мыслей, которые так повлияли на тебя. Ты поглубже запрячешь их вместе с другими тайнами, о которых я не знаю. И тогда я уже никогда не узнаю их.
Она почти забыла, какими холодными могут быть его глаза.
— Всегда хочется узнать то, чего не написано на странице, — проворчал Жозеф.
— Это было на странице, — возразила Мари-Лор, — только слов было меньше. А сейчас это написано на твоем лице. Я знала тогда и знаю сейчас.
Он запахнул халат и прошелся по комнате.
— А если бы ты узнала тайны месье X? Если бы ты узнала, что он… я — убийца?
— Ты не убийца! Я бы это почувствовала. Конечно, ты был солдатом…
Он опустился в кресло.
— Ну, не совсем убийцей, полагаю. Но я не говорю о смерти в бою. Я говорю о невинном… и очень дорогом… человеке. И я был причиной.
Она замерла, не в силах поверить в то, что собирался сказать Жозеф. На минуту она подумала, не перебраться ли ей на свое место к окну.
Но история оказалась совсем не такой, какую она ожидала.
— Иди сюда, — сказал он. — Не знаю, смогу ли я рассказать об этом, если буду смотреть тебе в лицо. Но если ты будешь со мной… это немного мне поможет.
Он рассказывал запинаясь, теряя способность красиво и выразительно передавать свои мысли. Местами его речь становилась монотонной, местами лихорадочно торопливой. Иногда наступали длинные паузы.
Все началось в школе, ему еще не было четырнадцати лет. Все его друзья уже имели первый сексуальный опыт, чаще всего с белошвейками и горничными своих матерей.
