Кестлер улыбается:
– Они не нуждаются в жилищах; им не страшны ни холод, ни жара.
На экране происходит оживление. К берегу приближается группа людей; на лицах у них торжественное выражение. Между ними один, в чем-то отличный. Глаза у него закрыты, но он ступает ровно и уверенно.
– Кто это? – срывается у меня, но Кестлер прикладывает палец к губам:
– Сейчас поймешь!
Толпа останавливается. «Тот» открывает глаза; как глубок и задумчив его взгляд! Он гладит по головке подбежавшего ребенка. Он ничего не говорит, но все понимают – что он думает. Ему подносят на блюде плоды. Он поднимает блюдо над головой, потом медленно опускает, берет плоды и, целуя, раздает детям.
Ему приносят кувшин с водой, он окунает в него палец и смачивает губы, а кувшин передает детям.
Неожиданно экран тускнеет, потом тухнет.
– Кто он? – опять спрашиваю я.
– Это первый человек, который достиг свободы. Ты видел, как он отказался от пищи и питья?
– Но каким образом, как… – Мне трудно продолжать, потому что я внезапно осознаю, что сам знаю, все это время знал. Но мне почему-то нужно, чтобы кто-то другой сказал, и я продолжаю вопросительно смотреть на Кестлера. Он говорит тихо и размеренно:
– Когда-то, Алекс, перед человеком стоял выбор: подняться над природой или вступить с ней в единоборство. Он мог, совершенствуясь, освободиться от нужд и слабостей, унаследованных от более низких организмов; мог, видоизменяясь, научиться поглощать порами кожи энергию, рассеянную в пространстве. Он мог посредством духовного и умственного углубления познать вещи, какие не снились нашим ученым. Но этого не случилось. То ли человек ошибся, то ли природа была слишком сурова и не дала ему времени для выбора.
Тогда он стал защищаться от нее. Он придумал первобытное оружие и орудия, научился добывать огонь, возделывать землю, убивать и строить. Потом изобрел колесо, порох, машины и, наконец, все то, чему мы еще вчера были свидетелями. И каждый раз, изобретая или открывая, он все более отклонялся от пути, ведущего к совершенству…
Мне все еще не удается побороть в себе лицемерие, и я прерываю Кестлера:
– А разве то, что он создал, разве расщепление атома и полеты в космос не привели его к вершинам?
– Нет, все это сделало его еще более зависимым и уязвимым. Он поработил природу, но при этом исковеркал ее, использовал ее законы, но взамен передал свой гений машинам и компьютерам, а сам не изменился ни на йоту. Пойми, Алекс, наша цивилизация – инструментальная, а не человеческая; она предусматривает эволюцию машин, но не человека… Ты слушаешь?
