Вскрикнув, он стремительно преодолел еще один ярд и прыгнул вперед, выставив перед собой руки. Рухнул на пол и, пытаясь смягчить падение, перекатился через плечо. Широченная подошва тапки обрушилась рядом, в нескольких дюймах от него.
Великан остановился. Из бездонного кармана он вытащил отвертку длиной с семиэтажное здание (как показалось Скотту) и сел на корточки перед водогреем.
Шлепая по воде, Скотт обогнул правый тапок великана — головой он доставал только до верхнего края подошвы. Остановившись у цементной приступки и подняв глаза, стал всматриваться в колосса.
Очень высоко — так высоко, что даже приходилось прищуриваться, — Скотт разглядел лицо великана: нос — крутой склон, с которого он мог бы съехать на лыжах; ноздри и уши — огромные пещеры, внутри которых он мог бы ползать, волосы — густой лес, в котором, пожалуй, можно было бы и заблудиться; рот — огромная, бездонная пропасть; зубы (гигант вдруг оскалил их) — столбы, между которыми Скотт просунул бы руку; зрачки — шары высотой с него самого; радужная оболочка глаза, настолько широкая, что он мог бы пролезть через нее; ресницы — черные сабли.
Скотт молча глядел на великана. Вот какая она теперь, Лу, — чудовищно высокая, с пальцами, толстыми, как стволы красного дерева, с ногами, как у слона, какого не носила еще на себе земля, с двумя мягкими остроконечными пирамидами грудей.
И вдруг огромная фигура задрожала в пелене навернувшихся на глаза слез. Прежде Скотт никогда так тяжело не переживал своего положения.
Не видя ее, представляя жену ростом с себя, он, даже зная, что все это невозможно, думал все же, что сможет дотронуться до Лу, поднять ее на руках. Теперь его самообман стал очевиден. И образ Лу был безжалостно вычеркнут из его памяти внезапно навалившимся разочарованием.
Скотт стоял и тихо плакал. Он даже не обратил никакого внимания на то, что великан поднял его губку и с рыком динозавра отшвырнул куда-то. Состояние духа в это утро у Скотта менялось сумасшедшими скачками: панический страх, опустошенность, безудержная веселость, умиротворенность, ужас — и вот опять опустошенность. Он стоял около приступки и смотрел, как великан снимает стенку водогрея, высотой с небоскреб, отставляет ее в сторону и залезает отверткой в открывшееся глазам чрево.
Холодный ветер налетел на Скотта, и он резко, до боли в шее, повернул голову.
Дверь!
— Боже мой, — пробормотал он, поразившись своей собственной недогадливости: стоять, опустив в безутешной печали руки, в то время как выход из заточения ждет его.
