Мастер всё ещё неподвижно стоял на коленях и завывал всё громче, всё пронзительней.
Маленький язычок пламени отбрасывал на стол мрачный свет, но наконец он начал разгораться и вспыхивать в зале, подобно горящему глазу, и казалось, свет его постепенно, едва заметно мигая, окрасился в зеленовато-фиолетовый цвет.
Бормотание заклинателя совершенно прекратилось, только через долгие, равные промежутки времени голос его снова срывался на вой, который резал воздух, потрясая слушателей до глубины души.
И вдруг всё стихло. Настала тишина, ужасная и зловещая, как грызущая смертная тоска.
Всеми овладело чувство, будто вещи вокруг обратились в прах и зал с невероятной скоростью погружается куда-то в неизвестные миры, вниз, вниз, в удушающее царство прошлого.
Вдруг — илистое, неуверенное шлёпанье послышалось в зале, будто по нему короткими торопливыми прыжками перемещалось какое-то мокрое, невидимое существо.
На полу показались фиолетово поблёскивающие руки, неуверенно пошарили, оскальзываясь, хотели подняться из царства плоскостей в мир объёмных тел и бессильно сорвались вниз. Тощие, призрачные существа — безмозглые, ужасные останки мертвецов — отделились от стен и скользят вокруг без смысла, без цели, полуосознанно, двигаясь неуклюже, раскачиваясь, как калеки-идиоты, надувают щёки, таинственно, по-дурацки улыбаясь, они движутся медленно, совсем медленно, крадучись, как будто хотят скрыть какое-то необъяснимое, несущее гибель намерение — или коварно высматривают что-то вдали, чтобы вдруг молниеносно броситься вперёд, подобно гадюке.
С потолка беззвучно падают раздутые как пузыри тела, раскатываются и ползают вокруг безобразные белые пауки, в потустороннем мире населяющие сферы самоубийц и плетущие из обрубленных крестообразных форм сеть прошлого, которая непрерывно растёт час от часу.
Ледяным ужасом веет в зале — чуждый пониманию, находящийся за пределами разума удушающий страх смерти, у которого больше нет корней и причин — бесформенная праматерь ужаса. И тут пол загудел от глухого удара — доктор Мохини рухнул замертво.
Шея вывернута, лицо очутилось на затылке, рот широко распахнут… «Скрепите сердца! Тифон…» — слышен ещё крик Акселя Вийкандера, и вслед за этим со всех сторон потоком хлынули освобождённые события, опережая друг друга. Большая бутыль разбивается вдребезги, на тысячи осколков странной формы, стены фосфоресцируют.
По краям люка в потолке и возле оконных проёмов начинается чуждое человеческому миру разложение, превращающее твёрдый камень в оплывшую массу, вроде бескровной, изуродованной десны, — и оно вгрызается в потолок и стены с молниеносной быстротой, словно языки пламени.
