— Даю руку на отсечение, они их сейчас читают.
— Им надолго хватит работы.
Утром они были разбужены лязгом тяжелой двери. Неожиданно им принесли завтрак. Он был незамысловатым, зато обильным: картофель в мундире, овсяная каша и не чай, как им хотелось, а большая кружка квасу. Потом о них, кажется, забыли. Ночь они провели на полу, прижавшись друг к другу. И только на следующий день конвоир привел их в комнату, где за столом сидел офицер. Но не тот, который задержал их вчера в вагоне.
— Присаживайтесь, — сказал он. — Ваши фамилии Альбрехт и Пржевоцкий, не так ли?
— Да, верно, — ответил за обоих Пржевоцкий.
— Едете из Петрограда?
— Да, мы оттуда.
— Как думаете, зачем я пригласил вас?
— Понятно для чего, — сказал Пржевоцкий, сжимая в руках кепку. — Чтобы допросить. Чтобы душу вытрясти.
— Да. В этой комнате допрашивают. И бывает, с пристрастием. Но вы приглашены по другому поводу. Я вам приношу извинения.
Лицо офицера, невозмутимое до этой минуты, расплылось в улыбке, когда он увидел застывших от удивления Альбрехта и Пржевоцкого.
Офицер разложил на столе груду писем.
— Вчера я отложил все дела и до полуночи читал письма, которые достал из ваших рюкзаков.
— Нехорошо читать чужие письма, — сказал, насупившись, Пржевоцкий.
— Да. Знаю. Но такая у меня работа. И такое нынче время. Сколько всего писем с собой везете?
— Больше тысячи.
— Я прочел не менее пятидесяти. В них картина сегодняшней жизни нашей северной столицы. Это и мой город. Я закончил в Санкт-Петербурге университет.
— И что вы думаете после их прочтения? — решился спросить Альбрехт.
— О том же, о чем не перестаю думать два последних года, — о России. О бедной России, поставленной на колени и раздираемой на части не чужеземцами, а нами самими, ее сыновьями. Ведь дети, к которым вы добираетесь, находятся не на чужбине, не в другой стране. Они на родине. Почему же между ними и вами, их родителями, воздвигнуты неодолимые препятствия?
— В том числе и вами, вашей службой, — добавил Альбрехт.
— Да. Согласен, в том числе и мной.
— Никогда бы не подумал, что когда-нибудь услышу такое из уст офицера контрразведки, — заметил Пржевоцкий.
— Вы что же полагаете, что я бесчувственная машина, слепо карающий меч?
— Какую же цель вы ставите перед собой?
— Мною движет единственная цель — помочь, насколько в моих силах, России, в ее трудный час, — высокопарно ответил офицер.
— Окажись мы не у вас, а в руках красных, то наверняка услышали бы точно такие же слова — Родина, патриотизм, Россия!..
