— Горячей воды, дружок, — сказал Люпэн.
Тот посмотрел на него в ошеломлении и ярости.
— Ах! — воскликнул Люпэн, — чуть не забыл: махровое полотенце! Черт возьми, у меня нет махрового полотенца!
Стражник проворчал:
— Издеваешься? Пошел ты…
Он двинулся было к двери, когда Люпэн резко схватил его за локоть:
— Сто франков, если отнесешь на почту письмо!
Он вынул из кармана стофранковую бумажку, скрытую при обыске, и протянул ее тюремщику.
— Письмо… — сказал тот, взяв деньги.
— Сейчас! Мигом напишу!
Он сел за стол, написал карандашом несколько слов на листке бумаги и сунул его в конверт, на котором вывел адрес:
«Господину С.Б. 42
До востребования, Париж».
Стражник забрал письмо и удалился.
«Это послание, — подумал Люпэн, — придет к цели так же верно, как если бы я его сам туда отнес. Я получу ответ не позднее чем через час. Есть еще, значит, время, чтобы подвести некоторые итоги».
Он устроился на стуле и вполголоса продолжал:
— В сущности, передо мной остаются два противника. Первый из них — общество, которое удерживает меня в этом месте, но которое меня мало беспокоит. Второй — та неизвестная личность, во власти которой я не нахожусь, но которая зато вызывает у меня немалую тревогу. Это она сообщила полиции, что я — Сернин. Она угадала также, что я — Ленорман. Она заперла дверь в подземном ходе. И она же добилась того, что я попал в каталажку.
Арсен Люпэн ненадолго задумался и продолжал:
— В конце концов, все сводится к борьбе между нами двумя. И, чтобы довести ее до конца, то есть чтобы разгадать и осуществить проект Кессельбаха, возможности равными не назовешь: я сижу взаперти, а он остается на свободе, невидимый и недоступный, располагая к тому же двумя козырями, которые я считал уже своими, — Пьером Ледюком и стариком Штейнвегом. Все, короче, сводится к тому, что он свободно достигнет цели, окончательно меня от нее устранив.
Новая пауза для раздумья, затем — новый монолог:
— Положение — не из блестящих. С одной стороны — все, с другой — ничего. Передо мной — равный мне по силе человек, более сильный даже, ибо ему не мешает действовать совесть, к которой прислушиваюсь я. И — никакого оружия, чтобы нанести ему удар.
Он несколько раз машинально повторил последние слова, после чего умолк и, опустив голову на ладони, долго оставался в задумчивости.
— Прошу вас, господин директор, — сказал он, увидев, что дверь открывается, — входите.
— Вы меня ждали?
— Разве я не отправил вам, господин директор, письмо с просьбой меня навестить? С самого начала ведь было ясно, что надзиратель сразу отнесет его вам. Я так был в этом уверен, что указал на конверте ваши инициалы: С.Б. и ваш возраст — 42.
