Грохот волны Шёнберга было слышно по дороге вниз, в долину, сияющую льдом в лунном свете, сильно смягченном рыжеватым гало, предвещавшим пургу. Перед «Валгаллой» топтались журналисты в отчаянном стремлении заполучить последние сведения о Китти и Лизандере. Но, предотвращая нежелательное вторжение, Раннальдини у всех ворот выставил армию своих приспешников со сторожевыми собаками. Впускали только гостей с приглашениями, и те, ведомые мистером Бримскомбом, так же отчаянно желавшим попасть на вечеринку, как и пресса, парковали автомобили и вертолеты на лужайке.
Раннальдини проводил задуманное с осторожностью. Розовая утренняя гостиная и желтая летняя сияли в огне свечей и были усыпаны лепестками роз. Центральное отопление, не в пример другим дням, было включено на тропический режим, во всех каминах дьявольским огнем полыхали огромные поленья, так что если кто-то и был одет теплее, чем в тогу, вынужден был бы раздеться.
Громадные вазы лилий, роз и жасминов распространяли сильнейший запах, напоминая сад Раннальдини в прошедшее сверхжаркое лето. Воздух был полон дыма сигарет. Прорицатели, рабы, императоры, Меркурии в стальных шлемах и с фиговыми листками и богини, набив животы индюшачьими окорочками, заливали их «Крагом».
Намерзнувшись на вечеринке у Рэчел, Ларри совершил ошибку, выбрав костюм льва, и теперь, вопя в телефон, обмахивался желтым хвостом.
– Он пытается начать новое дело с какими-то японцами, – объяснила Мериголд, явившаяся в костюме Минервы. Уснув накануне под лампой для загара, она теперь отличалась таким же красным лицом, как у Персиваля Хиллари, который в роли Юлия Цезаря использовал все ту же ночную сорочку от «Кавендиш Хауз» и возложил лавровый венок на свои редкие седые кудри.
– Юлий Цапни-его, это больше похоже, – хихикал Мередит, одетый в бежевую тунику на гибком теле. – Дело не в том, Мериголд, что Раннальдини неразборчив в связях с женщинами, просто он так боится темноты, что не может спать один.
– И что ты думаешь обо всем этом? – спрашивала Мериголд, закрепляя ему на плече сову.
– Я пришел как христианин, – сказал Мередит, благочестиво поднимая руки, – поэтому не могу злословить ни по чьему поводу. Ну разве Гермиона не мила? Разве не прекрасно дыхание Перси? Ну разве Рэчел никого не утешит? Какой черт надоумил Гвендолин Числеден добиться приглашения? И она должна была прийти в роли лошади Калигулы, без всякой одежды. Ой, я, кажется, опять грешу!
