Я весь вечер танцую с Гузель. Ей лет восемнадцать, худенькая, с красивыми ногами, распущенные волосы пшеничным облаком плывут над плечами.
— Как… неужели… — недоуменно шепчет она ярко раскрашенными губами, — неужели вашему лилипутику девяносто лет? И ты вместе с ним играешь на сцене?
— Я же сказал, что работаю администратором, но когда кто-нибудь из артистов болеет, то приходится.
— Вот это жизнь… — мечтательно протягивает девчонка, прислонившись ко мне. — Никогда не думала, что познакомлюсь с артистом.
Танец закончился, мы сели за мой столик. Ее знакомые мальчики с огромными розовыми ушами и квадратными плечами предупреждающе пускали дым в мою сторону.
— Твои знакомые? — спросил я Гузель. — Вместе учитесь или друзья?
— Так, — нехотя ответила она. — Тот длинный сегодня угощает.
Я внимательно смотрю на нее. Она — на меня.
— Уйдем отсюда, — прерываю я молчание.
— Хорошо, — соглашается она.
Ресторан корчится в объятиях сумасшедшего рока, а вместе с ним и его угоревшие завсегдатаи. Кое-как пробираемся между танцующими. Выходим… Большие глаза девчонки в темноте кажутся страшными и недоступными.
— Ты на меня за что-то обиделся? — вдруг доносится звук ее голоса.
— За что? — тихо недоумеваю я и не замечаю, как уже обнял Гузель. — У тебя был кто-нибудь? — с замираньем шепчу я.
— Нет…
Стремительно льнут губы, а моя страсть к этой девчонке превращается во что-то большее.
— Уже поздно, — говорю я, как-то по-отечески гладя ее волосы.
Гузель обвивает меня руками и пристально смотрит в глаза.
— Ты меня уже не приглашаешь… к себе? — спрашивает она выдохом и опускает глаза, замерев в напряжении.
Мне кажется, она сейчас заплачет, я полон благородства, рисуюсь уже больше сам перед собой. У нее на глазах блестят слезы и во взгляде сквозит благодарность… или (мне вдруг показалось) недоумение?… Последний долгий поцелуй, нет ни откровенности, ни страсти, прощаемся навсегда, неизвестно зачем встретившись…
* * *
Лоснящаяся от безделья рожа швейцара зырила на меня с нескрываемым злорадством.
«Ну что, мальчишка, пролетел? — таращились на меня его заплывшие глазенки. — Вот и меня „капусты“ лишил».
Не успел я зайти к себе в номер, как телефон забился в продолжительных конвульсиях.
Звонил Виктор Левшин, или попросту — Витюшка, как он сам любил представляться. Витюшка работал в «черном» на сцене и администратором, был выше среднего роста, несколько худоват, его лицо казалось продолговатым и узким, с длинными густыми черными волосами, пушистые усы свисали над суетливым ртом, нос после одного курьезного случая нахально и крупно глядел чуть вправо. На жизнь Витюшка смотрел исключительно из окон ресторана, который был его домом, обслуживающий персонал — родней, а посетители — благосклонными зрителями, сквозь пальцы взирающими на его самые дурацкие выкрутасы. Обидеться на него было невозможно, Левшина тут же прощали, любили и уводили.
