Той весной начищенные до блеска кожаные сапоги и увешанная орденами серая форма длинной темной тенью Третьего рейха накрыли все еврейское население Франции. И хотя все патриотически настроенные граждане ненавидели вражеских солдат, они, как истинные французы, пытались жить своей обычной жизнью. Грубые лица фашистских солдат в уродливых касках и с кожаными ремешками, затянутыми под подбородками, были безжалостны и не выражали никакого сострадания. Их долго учили этому в Германии, и теперь они относились к французскому народу с нескрываемым презрением.
Агата Гинзберг провела последние годы своей юности, укрываясь в подвале дома на Монпарнасе. Дом принадлежал Габриэль Прентан, также владевшей клубом «Элефан Роз», вход в который был расположен рядом. Это было излюбленное место отдыха немецких офицеров и проституток.
Габриэль жила с дедом, матерью и восемнадцатилетним братом-инвалидом Жильбером. Совершенно случайно в тот самый вечер, когда гестапо пришло арестовывать семью евреев Гинзберг, Агата была у Прентанов и читала Жильберу. Когда они увидели, что происходит на другой стороне улицы, то спрятали Агату у себя в подвале. Сквозь кружева занавесок Габриэль видела, как семью Агаты затолкали в кузов грузовика. Там были три маленькие девочки, не старше двенадцати лет, два мальчика – пятнадцати и шестнадцати, и отец с матерью. Казалось, что комендант забыл, что еврейская семья, которую он должен был забрать, чтобы потом отправить в концлагерь, должна состоять из восьми человек. Он устал. Это была четырнадцатая семья, которую они «брали» этой ночью. Он знал, что тут должно быть несколько детей, и так оно и было. Выполнив свой план па ночь, он мог теперь пойти и хорошо провести время.
Грузовик отвез Гинзбергов вместе с другими еврейскими семьями во временный лагерь около Парижа. Там они присоединились к нескольким сотням других и вскоре были отправлены поездом в Бухенвальд. Больше о них никто никогда не слышал.
Прячась в подвале семьи Прентан, восемнадцатилетняя Агата постепенно привыкала жить среди пауков и тараканов; среди покрытых плесенью зловонных канализационных труб; среди крыс и мышей, испытывая невыразимый ужас, который рождало ее богатое воображение. Ей дали запас свечей, сказав при этом, чтобы она бережно их расходовала. Еду Габриэль приносила в основном по утрам, когда неуверенные шаги последних пьяных немцев затихали на вымощенных булыжником мостовых. Только тогда Агата позволяла себе зажечь свечу, перекусить и провести несколько драгоценных часов за чтением в глубине своей «могилы». Изредка, принеся еду, Габриэль торопливо рассказывала ей последние военные новости, плохие или хорошие, и порой спрашивала, как она себя тут чувствует. Габриэль безумно боялась долго разговаривать с Агатой. Она верила, что стоны и даже пол имеют уши, и поэтому сводила беседу до минимума. Агата могла помыться только раз в неделю, когда Габриэль посылала ей вниз таз теплой воды, и вскоре одежда на ее щупленьком теле превратилась в грязные тряпки. Еще никогда ее голова не чесалась так сильно, что она не могла остановиться. Она ловила вшей у себя под волосами и с треском давила их ногтями, как орехи.
