Послышалось какое-то металлическое щелканье, а затем аппарат загудел равномерно. На экране промелькнуло несколько вспышек, сменившихся полной темнотой.
По-видимому, все было в порядке, потому что равномерное жужжание аппарата продолжалось. На темном экране начали появляться какие-то дрожащие серые полосы. Казалось, что так будет тянуться до бесконечности. Потом появилась тонкая, ослепительно яркая полоска света. Выглядело это так, словно в центре экрана возникла вертикальная щель, которую какая-то черная тень старалась непрерывно расширить. Эллиот сообразил, в чем дело. Они были в музыкальном салоне, и Марк Чесни отворял дверь в кабинет.
Кто-то кашлянул, пленка чуть дернулась, и теперь они увидели заднюю стену кабинета. В углу экрана двигалась какая-то тень, очевидно, это был человек, направлявшийся к столу. Хардинг выбрал для съемки место, слишком уж смещенное влево, так что дверь в сад не была видна. Несмотря на резкость теней, освещение было, видимо, все же недостаточным – тем не менее, можно было хорошо различить циферблат часов и их сверкающий маятник, спинку кресла, узкий стол, коробку конфет, рисунок цветов на которой выглядел сейчас серым, и лежащие на промокательной бумаге два предмета, похожие на карандаши. Еще мгновенье... и на экране появилось лицо Марка Чесни.
Вид его был не из самых приятных. Резкие тени и подергивание пленки делали его похожим скорее на лицо восковой фигуры, чем на лицо человека. Выражение его, однако, было спокойным, полным достоинства и гордости...
– Взгляните на часы, – громко, заглушая ровное гудение проектора, проговорил кто-то за спиной Эллиота. – Взгляните на часы! Который на них час?
– Тысяча чертей!.. – отозвался голос Боствика.
– Так который же был час? Что вы скажете?
– Все они ошибались, – воскликнул Боствик. – Один говорил, что была полночь, другой, что почти полночь; профессор Инграм уверял, что было без минуты двенадцать. Ошибались все. Была одна минута первого.
– Тс-с!
Маленький мир на экране продолжал невозмутимо жить своей жизнью. Марк Чесни осторожно отодвинул кресло от письменного стола и сел. Протянув руку, он деликатным движением, резко контрастировавшим с подергиванием пленки, чуть передвинул вправо коробку конфет. Затем он взял карандаш и притворился, что старательно пишет. Положив его вновь на промокательную бумагу, Чесни не без труда ухватил второй лежавший там предмет. Сейчас он был отчетливо виден зрителям.
За долю секунды Эллиот вспомнил, как этот предмет описывал Инграм. По его словам, это было нечто, напоминавшее ручку, но поменьше и гораздо тоньше. Он описывал его как черную трехдюймовую палочку с заостренным концом, и описание это было верным.
