Миссис Беатрис, совсем не похожая на себя, почти по-царски сидела на скамеечке с черной подушкой и играла; мыслями она была в другом мире, в другом времени. Эта необычная безмятежность в ее чертах говорила о том, что ведь и у нее когда-то были надежды, планы, и она тоже когда-то любила кого-то. Я стояла никем незамеченная и слушала, пока не прозвучали последние ноты, а потом тихо скользнула обратно в столовую, пока она еще не поднялась. Моя слабая игра ни за что не смогла бы сравниться с ее мастерством.
Следующие несколько часов за работой я напевала эту мелодию себе под нос. Она так долго вертелась у меня в голове, что ко мне вернулись воспоминания. Конечно, папа частенько напевал эту мелодию. Это было, наверное, еще девять, или даже больше, лет назад.
Было жарко и пыльно, так что я пошла в свою комнату — привести себя в порядок. Я позвонила, и Полли принесла воду для ванной, щедро насыпав туда моих солей из Нью-Йорка. В следующие полчаса я ничего не делала — только отдыхала.
Я переоделась в белое хлопковое платье с розовыми лентами, тщательно уложила волосы и только тогда заметила листок бумажки на ночном столике. Он был сложен пополам и лежал рядом с хрустальным кувшином. Я схватила его и прочитала:
НЕ ДРОЖИ, ЖАКМИНО, ТЫ И Я — НАЙДЕМ ПОКОЙ В СМЕРТИ.
Я в ужасе вздрогнула. Жакмино? Что это — еще одна пытка? Что это значит? В порыве я уже собиралась порвать записку, но в последний момент одумалась. Больше я этого выносить не могла. Покой в смерти — какие ужасные слова! Я глубоко вздохнула и тщательно разгладила записку. Захлопнув за собой дверь, я направилась вниз, все больше вскипая с каждым шагом.
Миссис Мария, Коррин и миссис Беатрис собрались в большой комнате. Я прямиком направилась к ним.
— Мне хотелось бы знать, кто это написал?! — воскликнула я сердито, протянув им записку. —
Это не первая записка, которую я нахожу в своей комнате, но я бы предпочла, чтобы она была последней. Если это чья-то неуместная шутка, боюсь, я не нахожу в ней ничего смешного.
Миссис Мария взяла у меня записку и нахмурила брови.
— Дорогая, я не понимаю. Никто в этом доме не стал бы писать вам такую записку, — она говорила мягко, однако, определенно уверенно.
— Она не могла появиться ниоткуда. И, если уж мы заговорили обо мне, то, наверное, никто в этом доме не стал бы заходить ночью в мою комнату, стоять там и смотреть на меня. Однако заходили, по крайней мере, дважды. И не говорите мне, что я ошибаюсь, — меня возмущали их спокойные удивленные лица.
