— Я сам поговорю с ним. Но обещание щедрой награды удовлетворит лишь его корыстолюбие, а что же касается амбиций… Знаешь, друг мой, я полагаю, он станет послушным орудием в наших руках только в том случае, если мы пообещаем ему титул юстициария, который нынче принадлежит де Бургу. Пусть он будет той морковкой, которую мы подвесим перед ослиной мордой этого Сигрейва.
— А вот другой ваш враг— совсем иное дело, — со вздохом посетовал Питер де Риво. —Ведь Маршалы издавна были богатой и влиятельной семьей. Их слуги верны и неподкупны. К тому же Уильям Маршал ведет себя совсем не так, как де Бург. В нем нет надменности и спеси, он прост, учтив и добродушен со всеми без разбора. Его любят и почитают все — воины и крестьяне, бароны, высшая знать и даже сами Плантагенеты!
Питер де Рош сжал кулаки. Зубы его скрипнули. Его высокопреосвященство не мог не признать, что сам он не обладал ни одним из вышеперечисленных достоинств и что это служило причиной его непопулярности среди английской знати.
— Ведь жена его — принцесса! — возразил он. — А на свете еще не было Плантагенета, который не отличался бы спесью, чванством и нетерпимостью к окружающим!
— Мне трудно сказать что-либо о характере юной Элинор. Она живет очень замкнуто. Граф Пембрук окружил ее роскошью и… сонмищем бдительнейших стражей. Он бережет свою жену как зеницу ока. Кстати, одна из ее горничных, Бренда, — шустрая и донельзя беспутная девчонка. Мы могли бы сделать ее нашей осведомительницей в доме Маршала — если только Уильям станет когда-нибудь жить одним домом с супругой.
— Да, ему давно пора принять Элинор под свой кров. Если бы этот простофиля хоть раз насладился объятиями своей юной сирены, он не расстался бы с нею вовек. Я должен поговорить с этой Брендой. Возможно, ей удастся склонить свою госпожу к переезду во владения Маршала.
— Хорошо, если бы у вас это получилось. И тогда…
Его высокопреосвященство усмехнулся, отчего его и без того маленькие глазки утонули в складках щек.
— И тогда, мой сын, мы нащупаем ахиллесову пяту нашего врага и без всякой пощады сразим его!
На следующий день Питеру де Риво удалось незаметным кивком указать его высокопреосвященству на Бренду. Когда епископ заглянул девушке в глаза и предложил ей прийти к нему на исповедь, Бренда смертельно побледнела и в ужасе отшатнулась от отечески улыбавшегося Питера де Роша. Душу ее объял смертельный страх. Неужели он догадался о ее несметных прегрешениях?! Прежде Бренду не мучило раскаяние в содеянном. То, что все придворные, рыцари, оруженосцы и слуги (за малым исключением) побывали в ее объятиях, не смущало юную блудницу. Но внезапно ей стало нестерпимо стыдно при воспоминании о ночи, проведенной с близнецами де Бургами. У Бренды выработался свой кодекс чести, и то, что она в течение одной ночи наслаждалась ласками двоих мужчин, означало, что она, пусть не ведая о том, предалась свальному греху. Ей и в самом деле следовало исповедаться и получить отпущение.
