– Ты не должна бояться. Если тебе рассказывали разные пугающие истории, когда ты была девочкой, то в них наверняка было много преувеличений. Я не собираюсь причинять тебе боль.
– Дело не в этом.
Он молча стоял перед ней. Она не хотела смотреть на него и видеть, как потух его взгляд. Она не могла винить его. С ее стороны было бессердечно сыграть с ним такую шутку.
– Я не понимаю, – сказал он.
– Я тоже. Я хотела бы быть другой. Нормальной. Я никогда не желала этого больше, чем сейчас. После сегодняшней прогулки я подумала, что, возможно, смогу. Но затем поняла, что у изгороди я не испытывала страха, потому что знала, что ты не станешь заниматься там любовью.
С тяжелым вздохом Данте отступил назад.
Флер нашла в себе мужество посмотреть ему в глаза.
– Не надо меня ненавидеть, Данте. Я сама знаю, что мне нет прощения.
– Я не испытываю к тебе никакой ненависти. Если так должно быть, я принимаю это, как и обещал. Ты была честной со мной.
– Не полностью. Сегодня я лгала тебе, сама того не желая. Лгала нам обоим. Я очень сожалею об этом.
Он улыбнулся грустной улыбкой:
– Это и для тебя будет лучше, Флер. Я сомневаюсь, что буду хорошим мужем в нормальном смысле этого слова. Я сделал бы тебя в конечном счете несчастной.
Возможно, что и так, но она хотела бы рискнуть, чтобы узнать, куда могла бы привести эта дружба;
Он подошел к двери. Было ясно и без слов, что сегодня они не разделят ложа. Да и не только сегодня.
Он собрался было выйти, но на мгновение задержался.
– Нам лучше побыстрее выехать в Лондон. Я хотел бы это сделать завтра утром.
– Конечно, Данте.
Дверь за ним закрылась. Проклятый торжествующий страх отпустил ее, оставив пустоту в душе.
Она упала на колени перед окном и разрыдалась.
Грегори Фартингстоун шел по улицам просыпающегося города. И хотя из-за густого тумана ничего не было видно уже в нескольких ярдах, он шел к месту своего назначения торопливыми шагами.
Он страшно не любил подниматься до зари и уходить, когда никто не знал, куда он идет.
И вообще он терпеть не мог весь этот бизнес. Ненавидел хлопоты и ухищрения. Ему было тошно от неясных предчувствий и сознания того, что он идет по краю пропасти. Его злило, что он играет в игру, в которой кто-то другой имеет гораздо лучшие карты.
Он свернул в узкий переулок, быстро миновав ряды великолепных зданий. Войдя в сад одного из них, он направился к лестнице, ведущей к кухонной двери с тыльной стороны дома.
Как какой-нибудь жалкий слуга. Именно так он наносил визиты в этот дом.
