– И делать прически? И надевать украшения? Но почему?
– Я знаю, Бог на нашей стороне и мы одолеем Порвана. Но мне все же следует готовиться к переговорам. Если дело дойдет до этого, я должна быть во всеоружии. – Она выразительно провела руками по бокам и бедрам. Просторное платье послушно обрисовало ее стройную фигуру, и у Морвана от восхищения загорелись глаза. – Вот я и подумала, что, быть может, чем более женственно я буду выглядеть, тем лучшие условия смогу выторговать у противника.
Он отступил на шаг и окинул ее оценивающим взглядом.
– И какие же условия вы намерены выставить?
– Возможность для всех рыцарей, для ваших воинов, Катрин и Джосса оставить крепость и владения. Покровительство для моего гарнизона и слуг, защиту от грабежей и насилия для моих крестьян, арендаторов и вассалов.
– А для вас? Чего вы потребуете для себя?
– Ничего. Он ведь наверняка откажет в любой подобной просьбе. – Она подошла к очагу и стала греть внезапно озябшие руки.
– Значит, вы решили согласиться на его условия и подчиниться его воле во всем, что касается вас?
– Ни о каком подчинении я и не заикалась! – Она сердито взглянула на него через плечо. – Если падать с галереи верхнего этажа, костей не соберешь.
Он бросился к ней и, схватив за плечи, развернул лицом к себе.
– Не смейте так шутить! Неужто вы и впрямь готовы броситься вниз с галереи?!
Анна пожалела, что слова эти сорвались с ее губ. Ведь никто из них не покинет крепость, зная, что она замыслила самоубийство.
– Вот еще! Нет, я столкну с нее Гюрвана.
Вероятно, рассудив, что в подобной ситуации умерщвление противника было бы меньшим грехом, чем самоубийство, он убрал ладони с ее плеч.
– Надеюсь, к утру войско де Бомануара несколько сократится. Пока вы с ним препирались, я успел шепнуть немецкому рыцарю из его свиты, что в крепости совсем недавно свирепствовала чума. Я буду удивлен, если за ночь как минимум десять воинов не покинут вражеский лагерь. Ведь при всей их боевой доблести от черной смерти не защитят ни стрелы, ни меч.
До чего же он умен. Умен и красив. Она украдкой взглянула на его узкое породистое лицо, словно высеченное из гранита, на обрамлявшие его черные волнистые волосы, на изысканно сухощавую и вместе с тем мужественную фигуру, линии которой отчетливо запечатлелись в ее памяти, когда она ухаживала за ним. Подобные мысли, разумеется, следовало скрывать даже от самой себя. Они не приличествовали юной невинной леди и уж тем более – будущей монахине. Анна вздохнула. Видно, надев женское платье, она и думать стала как женщина.
