— Как бы мне хотелось выиграть ту партию в покер, — сказал Мур. — Ради того, чтобы сделать более существенное пожертвование, и ради удовольствия побывать в вашей компании.
— Вы очень добры, однако мое присутствие здесь показывает, что в этом не было необходимости. Мама говорит, что не следовало соглашаться на условия пари, но мне… мне это даже показалось очень милым поступком. — Удивившись собственной откровенности, она взглянула на своего спутника, не зная, как он отреагирует. — Боюсь, мне не следовало этого говорить.
— Вздор! — воскликнул Бригем. — Мне по душе ваша искренность. К тому же, если не ошибаюсь, я услышал весьма лестный комплимент в свой адрес. Могу ли я надеяться, что вы не только не были оскорблены предложенной мной ставкой, но и желали, чтобы я выиграл эту партию?
Лидия смущенно кивнула. Бриг был очень доволен и пребывал в отличном настроении. Они прогулялись по парку, и она вернулась домой только после четырех часов. Мэдлин стояла в холле и даже не пыталась скрыть, что ждала Лидию.
— Ты с прогулки? — с упреком спросила мать.
— Сама видишь. Мистер Мур пригласил меня прогуляться в его экипаже. Экипаж у него открытый, с кучером, и мы все время были на глазах у окружающих. Все было абсолютно респектабельно. Кстати, ты сама представила мне мистера Мура.
— Я об этом сожалею. Ты же знаешь, дорогая, что я хочу для тебя самого лучшего. Мне казалось, что я достаточно хорошо разобралась в его характере, но ведь и я могу ошибаться. Видя его интерес к тебе и твой к нему, я навела кое-какие справки. Говорил ли он тебе, например, о том, что почти двадцать лет прожил в Австралии? По твоему лицу вижу, что нет. Не надейся, он не был вольным поселенцем. Его сослали туда на каторгу за воровство. Он уголовный преступник, Лидия. — Заметив, как побледнела дочь, Мэдлин продолжала: — Возможно, это проклятие, которое передается от матери к дочери. Я помню, как мне льстило внимание твоего отца, как покорили меня его красивое лицо и обаятельная улыбка. Я знала…
— Прошу тебя, мама, не надо повторять эту историю. — Лидия поняла, что мать говорит не о Сэмюеле Чедвике, а о ее настоящем отце Маркусе О'Малли, каторжнике из Австралии, который приехал в 1849 году в Сан-Франциско. Его и ему подобных с презрением называли сиднейской саранчой. Это был народ необузданный, не признающий законов, пьяный от свободы, одержимый мечтой о легкой наживе. Шляясь ночами по городу, громя магазины и опустошая кассы игорных домов, они терроризировали старателей, лавочников и женщин. — Я уже знаю про тебя и Маркуса. Зачем бередить старые раны?
