К сведению таинственного читателя: снежный барс был одним из лучших охотников-одиночек. Ему не придавалась, как извергидам, многочисленная прислуга, он не подчинялся никаким орденам, никаким правилам, потому что был невидим: снежный барс на снегу. Это был настоящий охотник-одиночка.
Почему «был»?…
Я, Пардус [102]-Победоносный, объявляю: каким бы сильным ты ни был, мой враг, каким бы ловким ты ни был, мой враг, каким бы коварным ты ни был, мой враг, я превзойду тебя в силе, ловкости и коварстве, я выслежу тебя и одолею.
Теперь мне действительно нечего скрываться: кто заметит на белом фоне бесшумную белую тень?
Теперь мне незачем скрывать свои мысли, шифровать записи: кто различит на белой странице белые строки?
Я пишу открытым текстом, зная, что никто, кроме меня, не поймет его, потому что я пишу на языке барсов.
Я вспомнил свой родной язык! Сладостная боль пронзила мой затылок, яркая вспышка озарила мозг до самых его затаенных глубин, и я увидел… нет. Dixi [103].
Сон у меня удивительно легкий и чуткий. Это даже не сон, а погружение в бесшумно накатывающуюся мягкую прозрачную волну, смывающую с меня усталость. Как только волна проходит, мое тело непроизвольно сжимается, готовясь к молниеносному прыжку, я весь обращаюсь в слух и осязание (каким же я был дураком, ежедневно сбривая чувствительные щетинки на верхней губе – мой главный орган осязания! Теперь я отрастил их, и внешне они ничем не отличаются от усов Допотопо. Дваэн сказала, что они мне идут, и иногда просит, чтобы я пощекотал ее ими. Словом, то, что я вооружился надежнейшим средством защиты и нападения, прошло не замеченным окружающими, как, впрочем, и многое другое…). Учуяв что-то неладное, я приоткрываю один глаз, и на моем щелевидном зрачке мгновенно отпечатывается снимок того, что он видит, и так же мгновенно накладывается на снимок, сделанный до погружения в волну: малейшая разница между ними машинально улавливается дежурными центрами мозга, которые и решают, бить ли тревогу или окунуться в следующую очищающую волну…
Странно, что никто не видит происшедших со мной (и во мне) перемен. Хотя я и предполагал нечто подобное, когда писал о «белом на белом» однако не ожидал, честно признаться, такого поразительного эффекта слияния с фоном: я белый на белом фоне, черный на черном, серый на сером и т. д. Наверное, тут необходимо сделать уточнение. Когда я говорю «я», то имею в виду барса, а не свою личину по имени Двапэ (хотя данную аббревиатуру мог бы носить и я: обыкновенный барс (пардус) в длину не превышает метра с небольшим, я же тяну на два пардуса – Двапэ…). Моя личина, как и прежде, исполняет роль помощника Допотопо по техническому обеспечению, члена Представительской миссии и Эталонной пары (прилежно доводя до посинения Дваэн, которая говорит, что в Двапэ проснулся хищник, не подозревая, как она близка к истине!); моя личина продолжает вести дневник, сердясь, что его читают все, кому не лень, продолжает украдкой ощупывать квадратный нарост на затылке, не зная, к какому разряду/ его отнести – к добро– или злокачественным опухолям… Вероятно, этот нароет очень беспокоит мою личину, во всяком случае, от нее стало попахивать «трифаносомой» – какая мерзкая вещь! – а в ее круглых зрачках я вижу растерянность и страх. Иногда я даже испытываю к ней что-то вроде жалости или вины – ведь это я. выйдя из Двапэ, превратил его в личину – но что прикажете делать: опять вернуться
