— Конечно, — буркнул Толстый Бэзил, помешивая что-то в котелке. — Куда ж ему было деваться. И с тех пор я ничего о нем не слышал. Никаких сообщений, рассказов, даже намеков на слухи. Шестеро наших словно растворились в городе среди четырехсот тысяч жителей. И никого не волнует, что с ними стало.
— За исключением гильдии.
— Верно, — сказал он и, разлив черпаком по мискам непонятное на вид, но восхитительно пахнущее бурое варево, раздал их нам.
— А почему гильдия не послала туда тебя? — спросила Виола тенорком Клавдия, впервые вмешавшись в разговор.
— Потому, ученик, что я нужен здесь. Кто-то же должен будет сообщить в гильдию, если вы оба не вернетесь живыми.
— Если я не вернусь живой, то буду наведываться сюда в облике привидения, просто ради забавы, — парировала она.
Он усмехнулся.
— Затеряешься в толпе. Станешь очередным призраком, шастающим по Фессалонике. — Кивнув головой в ее сторону, он взглянул на меня. — Неужели этот парень способен принести тебе хоть какую-то пользу? Он выглядит неоперившимся птенчиком.
— Он уже приносит мне немалую пользу, — ответил я. — Не знаешь ли ты там надежного человека, к которому я мог бы обратиться в случае необходимости?
— Возможно, хозяин гостиницы в «Красном петухе». Больше никого не знаю. Хотя погоди. Я, конечно, не уверен, но говорят, что где-то там все еще болтается Цинцифицес.
— Быть того не может! — изумленно воскликнул я, и мы оба рассмеялись.
Клавдий озадаченно смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого.
— Кто такой этот Цинци… Цинци как там его? — спросила она.
— Цинцифицес. Так звали — или все еще зовут — одного шута, — сказал я.
— Правда, он совсем не похож на нас, — добавил Толстый Бэзил.
— Да уж, ростом не вышел, зато отрастил длиннющие руки…
— В общем, этакий уродец, заросший волосами…
— Его сравнивали с обезьяной…
— Но неудачно, — хором закончили мы.
— Значит, он тоже был в гильдии, — сказала она.
— Какое-то время, — пояснил Толстый Бэзил. — Да только ему ужасно не нравилось подчиняться приказам, то есть делать что-то ради чьей-то выгоды.
— Попросту говоря, он был потрясающим подражателем, — продолжил я. — Развлекал народ на ипподроме. Причем выступал он в обычной одежде, без грима и без всяких жонглерских и акробатических трюков. Выбирал наугад какую-нибудь известную личность и копировал ее, извергая ядовитые шуточки в виде рифмованных двустиший, — импровизация в чистом виде, однако всегда потрясающе остроумная и вызывавшая гомерический хохот. Несмотря на свое уродство, Цинцифицес мог изобразить любого, да так, что ты забывал, кого на самом деле видишь перед собой.
