Светлана Евгеньевна перестала играть и посмотрела на Аллу, растерянную и печальную.
– Нет никогда мне так не сыграть, – вздохнула Алла.
– Можно мне? – сказал Миша. Он уже который раз про себя повторял просьбу и не решался высказать ее вслух.
На цыпочках, почему-то на цыпочках, он приблизился к роялю и, не ожидая ни запрещения, ни разрешения, упал на стул.
– Это не гитара, а концертный рояль, – донесся откуда-то голос Светланы Евгеньевны.
Миша ничего не ответил ей. Сдавленный всем воздухом, заключенным в комнате, он как бы расплющился на стуле, и руки у него висели по швам.
– На нем нельзя заиграть ни с того ни с сего, – уже отчетливо донеслось до него. Но, как горная страна, как огромная скала, высился над ним рояль, и он, полный невыразимого страха и отчаяния, дотронулся до клавишей.
Получился одинокий звук, но и в этом робком звуке он услышал свой жалобный плач, будто он, маленький, лежал в коляске или на кровати и плакал по неизвестной причине. И сейчас, прижавшись к роялю, он задыхался, но то было волнение артиста, который еще ничего про себя не знал и попросту сгорал от внутреннего огня. Музыка, как вода, струилась под его пальцами, и он узнавал ее, будто она была частица его самого, будто он был построен из нее или соткан. Сам не зная как, он все-таки играл, словно его пальцы давно и неизвестно где, в отрыве от него самого, учились, как им замирать или оживать над клавишами.
Бесчисленное множество мелодий оживало в нем, и он, захлебываясь ими, поддавался им. Слезы душили его, но он не плакал, он уставал, боролся со своими руками и с собой. И Светлана Евгеньевна, потрясенная этой драмой, плавно прошумела в его сторону, подплыла к нему, и вытащила и спасла его из водоворота мелодий, и, прижав его голову-одуванчик к своей груди, долго молчала, слушая, как стучит детское сердце ощутимо близко от нее, и себя вдруг пожалел что это не ее ребенок, что у нее нет ребенка, что никогда не будет.
– Как замечательно! – сказал Миша, осторожно освобождаясь от Светланы Евгеньевны, освобождала от чар рояля, который, оставшись один, снова казал ся ему таинственным, как кит с разинутой пастью.
– Я ждала тебя, наверно, всю жизнь и даже успела состариться, пока ты родился на свет! Я буду с тобой заниматься, будем работать, и когда тебя услышат люди, они будут смеяться, они будут плакать от счастья и от восторга, от благодарности, – говорила учительница музыки, и бабушка, которая держала уж Аллу за руку, чтобы двинуться в обратный путь, увидела, как преобразилась Светлана Евгеньевна, как стала еще прекрасней, и легкая улыбка на губах уже не казалась приклеенной.
