– Нет еще, – ответил Клеман.
– Все равно я не должна была тебе ее читать, – вздохнула Тильда. – Больше никогда не буду этого делать! Вот исполнится мне пятнадцать лет, и тогда я пойду к священнику..Улицу я знаю, она прямо возле храма.
– Что за улица? – спросил Клеман, слушая слова Тильды, будто волшебную сказку. – Какой храм?
Тильда упрямо тряхнула головой, и волосы вновь упали ей на лоб.
– Я долго глядела на его дверь и отлично ее запомнила, – прошептала девочка. – Священник послушает мою молитву, поймет все, что нужно, и я стану принцессой. Только никому ни слова, ладно?
Мальчик на миг растерялся: подумать только – «принцесса»! Но оглядев еще раз дрожащую от холода худышку в холщовой юбчонке, Клеман, человек ума живого и решительного, вдруг устыдился своей доверчивости.
– Глупости какие, – заявил он, – да старик над тобой просто-напросто посмеялся. Пошли к нам: папаша Кадэ вечно где-то шляется, а если матушка Кадэ не захочет взять тебя в дом, то мы уйдем оба.
Тильда не сводила с него внимательных глаз.
– Ты сильный, – проговорила она, – и ты мне нравишься. А эти Кадэ, они что – твои родители?
Клеман молча пожал плечами.
– Похоже, ты их не слишком любишь? – продолжала расспрашивать его девочка.
– Мать, пожалуй, люблю… немножко, – ответил паренек.
– И они тебя тоже поколачивают? – уточнила Тильда.
Клеман вспыхнул, глаза у него обиженно блеснули, он снова передернул плечами и сказал с пренебрежительной усмешкой:
– А что им еще делать? Матушка вечно болеет, а папаша бегает от полиции.
Для Клемана подобные взаимоотношения с полицией явно были более чем естественными. Но девочка смотрела на вещи по-другому. Она скорчила гримаску и проговорила:
– Знаешь, мне кажется, они – дурные люди, так что давай лучше уйдем сразу, а когда вырастем, поженимся, если захочешь.
Думаю, что и вы согласитесь: решение это было простым и мудрым. Однако тут на сцене появился новый персонаж и помешал детям немедленно начать новую жизнь.
Клеман и Тильда, крепко взявшись за руки, как раз выходили с кладбища, когда на дороге показался фиакр. Из его оконца выглядывал уже немолодой бледный человек, шея которого была обмотана вылинявшим голубым шарфом.
Этому мужчине было лет под шестьдесят, его толстые щеки обвисли, а маленькие бегающие глазки выцвели еще больше, чем голубой шарф. Сей господин зябко ежился от холода, но все-таки снял перчатку и кинул птичкам горсть хлебных крошек.
– Давай поглядим, – предложил Клеман, – как он поцелует сейчас ручку нашей двери! Папаша называет этого типа старым пустомелей!
