В какой-то момент показалось, что вся его идея союза, великая концепция, потерпела крах, но он оставался непреклонным. Только когда беседы последующего дня дали новый шанс, он использовал его для смелого блефа. На вопрос о нынешней силе немецких люфтваффе, который сэр Джон Саймон задал в ответ на требование немецкой стороны установить паритет в военной авиации, Гитлер после короткой паузы, вроде бы поколебавшись, ответил, что Германия уже достигла паритета с Англией. Это сообщение вызвало шок, другая сторона лишилась дара речи, какое-то время никто не произносил ни слова, как вспоминает один из участников, лица англичан выражали озадаченность, удивление и сомнение, но это был поворот. Теперь было понятно, почему Гитлер оттягивал переговоры до сообщения о создании люфтваффе и введении воинской повинности: простыми уговорами склонить Англию на свою сторону было невозможно, он мог придать вес своим предложениям только при помощи давления и угроз. Когда Гитлер непосредственно после этого тура переговоров вместе с Герингом, Риббентропом и некоторыми членами кабинета приехал на завтрак в английское посольство, хозяин дома сэр Эрик Фиппс выстроил в салоне приемов своих детей, которые приветствовали Гитлера вытянутыми в фашистском приветствии ручонками и смущенным «Хайль!» [22].
В любом случае англичане были под сильным впечатлением от услышанного, и хотя еще раз представилась возможность изолировать Гитлера, когда Совет Лиги наций 17 апреля осудил нарушение Версальского договора Германией, и Франция вскоре после этого заключила договор о союзе с СССР, они соблюдали оговоренные в Берлине сроки переговоров о морском договоре. Судя по всему, Гитлер уже в этом разглядел кардинальное признание слабости, которое он собирался теперь использовать. Он дал указание своему специальному уполномоченному Риббентропу начать беседу в Форин оффис 4 июня ультимативным требованием принять соотношение сил на море как 35: 100; это не просто немецкое предложение, а непоколебимое решение фюрера, принятие которого является непреложной предпосылкой начала переговоров. Побагровев от гнева, Саймон одернул главу немецкой делегации и покинул затем помещение, но Риббентроп упорно настаивал на своем условии. Претенциозный и ограниченный, он явно не чувствовал, каким афронтом для другой стороны были выдвинутые им сразу в начале переговоров требования согласиться с тем, что она совсем недавно осудила в «Белой книге», потом в ноте протеста в связи с восстановлением всеобщей воинской повинности, затем в Стрезе и только что в Совете Лиги наций. Все возражения Риббентроп, пользуясь любимым словом его заключительного доклада, «категорически» отметал, он говорил об «историческом немецком предложении», назвал срок союза просто-напросто «вечным», а на соответствующее возражение ответил, что все равно, когда обсуждать трудные вопросы – в начале или в конце
