Перед носом у Кати оказалась ложка. Больная сжала губы, но Анька была неумолима.
— Открывай рот, говорю тебе, жуй, глотай и молчи. Тоже мне Анна Каренина. Нашла из-за чего с балкона сигать — из-за двух сволочей каких-то, это я про Валечку твоего, и про себя любимую, заметь! Я, когда увидела, что ты через перила перегнулась и вот-вот вниз полетишь, за тобой-то на балкон рванула, да только толку от моего геройства никакого не было, потому что тебя не за что ухватить было! Ох и долго же мне изворачиваться пришлось потом, когда следователь приходил, что я только не придумывала: будто закурить ты решила первый раз в жизни, вышла на балкон раздетой, по летнему случаю, а с непривычки от никотина голова-то и закружилась. Короче, подвели под несчастный случай. Ой, да ты мне зубы не заговаривай, — спохватилась Анька, открывай рот, жуй давай и глотай, а то от недоедания точно окочуришься!
Катя упорно стискивала губы. Выждав с минуту, Анька хмыкнула и сильными пальцами защемила Катюше нос вместе с трубочками. Вольно-невольно, но рот пришлось открыть, жевать и глотать — тоже.
— Я, Кать, всяких там «прости» и «пойми» говорить тебе не буду, — продолжала говорить Анька, внимательно наблюдая, добросовестно ли больная ест., — И без того ясно, что в твоих глазах паскудой последней выгляжу. Так оно и есть в общем-то. Но хочешь верь, хочешь не верь, а только то, что произошло — это с моей стороны, ну… как бы опыт такой был. Чисто медицинский. Любопытство меня разобрало, понимаешь? Никак я не могла понять, что это такое, твой Валентик, что он за такой самец-производитель, что на него все бабы вешаются. Может, думаю, он умеет что-то такое, что я не умею? И так мне это интересно, Кать, стало, так занятно — аж я чесалась вся от любопытства. А тут ты уехала на практику свою эту дурацкую, а Валентик на меня — я чуяла — давно поглядывал, ну, я и решила… Эксперимент провести. Слов нет, сволочная штука получилась, но если б ты, Катюха, со своим возвращением ровно на день повременила, то и не узнала бы ничего. Я б свое любопытство удовлетворила, и забылось бы это дело, «как сон, как утренний туман…».
Невозможно было слушать этот когда-то родной голос, в котором сквозь наносную бодрость все равно пробивались виноватые, более того — отчаянные нотки. Но еще более невыносимо было присутствие рядом самой Аньки. И, чтобы избавиться от этого нестерпимого присутствия, Катя решила вести себя единственно возможным способом: не замечать, не реагировать, не отвечать ни словом, ни жестом… Два с половиной месяца, до самой выписки, она не замечала бывшую подругу.
