Всего этого не объяснить семнадцатилетнему сыну. Да он и не поймет…
— Сынок, мы будем жить очень хорошо…
Не сказать, чтобы они зажили плохо. С того самого дня, когда участковый Иван Гаврилович Плотников, которого знала вся Люсиновская улица, пришел к ним домой со своими двумя чемоданами, в одном из которых оказались нехитрые мужские пожитки, а в другом — грамоты и памятные подарки, которыми начальство щедро осыпало Ивана Гавриловича все тридцать лет беспорочной службы, Валентик вообще больше не произнес на тему материного замужества ни слова. Он даже как будто смирился.
Только дверь в его комнату теперь всегда оставалась закрытой.
Иван Гаврилович, на счету которого было немало схваток с перепившими хулиганами и квартирными ворами, к своему удивлению, стал ужасно робеть перед этим худеньким пареньком. И, чувствуя вину за вторжение на чужую территорию, не препятствовал жене оделять сына двойной порцией ласки и подарков, которые Галина Семеновна преподносила уже не с горделивым, а с заискивающим выражением на очень помолодевшем лице. Это новое для себя выражение Валентик не только отметил, он захотел, чтобы оно укрепилось у матери надолго — очень, очень надолго. «Чтоб неповадно было», — думал он мстительно, не отдавая, впрочем, себе отчета в том, что же именно должно быть для Галины Семеновны неповадно.
Но в целом все устроилось даже намного лучше, чем ожидал Валентик. Отчим терялся в его присутствии. Мать ходила виноватая и осыпала Валентика подношениями. Никаких ущемлений своих прав и покушений на свободу Валентик не чувствовал, Пока…
Это был день его рождения — семнадцатое июля. Валентик стал совершеннолетним. Розовая от счастья Галина Семеновна, в новом, только вчера сшитом лиловом платье из искусственного шелка с завышенной талией и длинной очень широкой юбкой, вместе с раскрасневшимся от выпитого за здоровье пасынка Иваном Гавриловичем вышли на балкон и с таинственными лицами «поманили туда Валентика. Сгорая от любопытства, юноша толкнул стеклянную дверь, встав рядом с ними.
— Вона… Тама, у подъезда… к лавочке прислоненный… Видал, сынок? — со сдержанной гордостью сказал отчим. На слове «сынок» у немолодого мужчины снова сел голос — Иван Гаврилович в первый раз решился обратиться к пасынку так интимно.
Валентик этого не просек — вытянув шею, он вглядывался вниз, во двор, пытаясь разглядеть то, на что указывал ему тяжело и влажно дышащий в затылок Иван Гаврилович.
— Ну Валечка? Видишь? Красный-то, красный! У самого подъезда стоит! — почти пропела мать, прижимаясь к его плечу холодным шелком нового платья.
