От неслыханного унижения Шарлотта закрыла глаза.
— Прошу прощения, милорд, за то, что моя внешность вам неприятна, но как гувернантка я должна предупредить: недопустимо упоминать в разговоре слово «корсет».
— Помню, помню, вы говорили.
— Как нельзя говорить «крутит в животе». Винтер кивнул:
— Еще одно запретное слово — «пучит».
— Совершенно верно.
— Но ваша внешность мне чрезвычайно приятна. Терпение девушки лопнуло:
— Прошу вас, ни слова о том, как выглядит ваша гувернантка! И никаких комментариев относительно частей тела, которые могли привлечь ваше внимание! — внушала Шарлотта непутевому ученику, похлопывая ладонью по тетради. — Даже если вы желаете сделать даме комплимент, выбирайте для этого самые общие выражения и ни в коем случае не конкретизируйте…
— В присутствии посторонних. Это я усвоил. Но в собственной комнате я волен говорить, что вздумается.
— Я полагала, что эту комнату мы выбрали в силу ее нейтральности.
— «Нейтральность», — грустно улыбнулся Винтер. — Неужели это о нас с вами?
Его слова отрезвили Шарлотту. Препираться с ним она не станет. И размышлять над глубинным значением сказанного девушка тоже не желала.
Осторожно, взвешивая каждое слово, она сказала:
— У нас общая цель, поэтому не думаю, что нас можно считать врагами.
— Не знаю, кто мы и что мы, мисс леди Шарлотта, но подозреваю, что достаточно скоро мы это выясним.
— Так вы интересовались моей судьбой, — напомнил Винтер, Нет, не интересовалась. И что он имел в виду, говоря: «Не знаю, кто мы и что мы, но скоро мы это выясним». Что еще за странная оговорка?
Обхватив рукой колено, молодой человек смотрел в темное окно, словно вглядываясь в прошлое.
— После похорон отца я в почтовой карете поехал в Лондон. Там в порту попыхивал грузовой корабль, готовый отплыть в Марсель. И я возомнил себя Ясоном, отправившимся на поиски золотого руна, — Винтер вдруг уронил голову в ладони и рассмеялся. — Я нанялся разнорабочим. И неделю мучился от морской болезни, не замечая красот Атлантического океана, потом — Средиземного моря. Приходилось драить палубу до волдырей на ладонях. И знаете, никогда раньше я не ел хлеба с запеченными в нем жучками.
Шарлотта издала звук, выражавший отчасти сочувствие, отчасти — отвращение.
— Да, это было ужасно. Усугублялось положение тем, что матросами на корабле служили грубые, жестокие французы. Они обзывали меня сопляком, и я чувствовал себя глубоко несчастным. Отправляясь в путь, я не подозревал, что придется терпеть такие лишения. Я был тогда на грани срыва, но тешу себя мыслью, что головы не потерял. Я быстро смекнул, что зря отказался от прежнего привилегированного положения, — ироничный огонек в глазах молодого человека вдруг погас, и он продолжал совершенно серьезно. — И тогда же я провалил свой первый экзамен на звание джентльмена.
