Где та черта, за которой человек превращается в животное? Где тот барьер, переступать который нельзя даже в пытках, дабы не вызвать возмущение неба, земли и воды, которые должны, непременно должны бы стереть со своего лица следы неподобающего, не должного быть на свете. Ибо если такое творится под солнцем или при луне, то должно создать другое небо, разжечь на нем иное солнце и повесить совсем другую луну и звезды на небосвод. Ведь иначе небесные гвозди, на которых прежде покоились светила, непременно начнут кровоточить, а когда кровь хлынет с небес, то тогда и настанет обещанный уже невесть в какие времена конец всего сущего. Ибо в крови нельзя жить, в ней можно только стремиться выжить, не ведая, что ты уже перерождаешься…
А где та грань, которая отделяет жертву от мучителя? Та страшная грань, приближение к которой каждый чувствует в своей жизни хоть раз, а иные – часто, а кто-то живет в этом вечно, а кто-то – даже догадывается, где она, эта грань… Когда уже ничего больше не остается, как только отчаянное желание выжить, любой ценой, вымолить у добра, у зла ли еще несколько минут, часов, дней возможности вдыхать и выдыхать воздух. А в нем порой столько же жизненного смрада уходящих в отчаянии, сколько и чистого дыхания тех, кто еще не заглянул за окоем жизни и не ужаснулся той пустоте, что неизбежно ждет каждого в конце путей, независимо от того, пролегали ли они по солнечным долинам или по лунным дорожкам.
А раз так, значит, стоит рискнуть и заплатить всем ради малого? Только бы еще немного, чуть-чуть пройти, проползти, протечь по этой жизни, слаще которой пока еще ничего не придумано…
Мысли старухи и Снегиря текли как дымные колечки в белесой темноте камеры, пересекались и отталкивались друг от друга. И одна сейчас всецело зависела от другого; ну, может быть, и не этого, а того, кто будет следующий, но до следующей жертвы она уже может не успеть, ведь ее душа все слабее держится за тело. И лучше всего сделать это именно сейчас, именно с таким, пока этот здоровяк еще в путах, пока душа его в оковах тела тоже еще связана. И можно заставить эту душу служить, приказать ей сделать шаг к той двери, за которой – несколько теплых дней, где качаются ветви давно отцветшей сирени и кричат стрижи в вечернем небе над городской площадью. Это для нее было тем единственно сущим богатством, ради которого Клотильда сейчас готова была превратиться в еще большее чудовище, чем то, которым она, увы, стала уже давно. Эти несколько теплых дней давали ей шанс, пусть хоть и призрачный, сурово поквитаться с той, которой одной достались власть и богатство. Они давали шанс встретиться с высокой, суровой, бесконечно уверенной в себе седой женщиной, сумевшей обмануть время; женщиной, которая один раз уже избежала ее кары, ее мести, ее руки. С той, которая была для нее единственным родным существом на земле. Ее сестрой.
