Лейла уловила вспышку не то бешенства, не то презрения в глазах Эсмонда, но не успела ответить. Он опередил ее.
— Разумеется, — ответил он по-французски. — В любом случае я в скором времени собираюсь вернуться в Париж, так что Ник сможет последовать за мной, как только ваши домашние дела будут улажены.
Лейла взглянула на Эндрю и тот кивнул. В этом не было ничего удивительного: никто не смел противоречить герцогу Лэнгфорду. Дэвид отвернулся. Даже Фиона и та попридержала свой острый язычок.
Однако Лейла, вздернув подбородок, встретилась с загадочным взглядом Эсмонда и сказала:
— Мое желание, очевидно, не в счет. Тем не менее я сожалею, но я не воспользуюсь вашим великодушием.
Эсмонд ограничился каким-то вежливым, типично французским, замечанием и вскоре попрощался.
Но после его ухода Лейла почти физически ощутила холод и нечто ужасно похожее на отчаяние. Впервые после той далекой ночи в Венеции она почувствовала себя безнадежно одинокой и потерянной.
Она уже знала, как много сделал Эсмонд, чтобы помочь ей. Ознакомившись с подробным отчетом о ходе расследования, который ей дал прочитать Эндрю, она поняла, какими неприятностями могло обернуться ее дело, если бы им занялся не Квентин, а кто-либо другой.
Лейле хотелось выразить Эсмонду свою благодарность. Она даже отрепетировала короткую, но хорошо продуманную речь. Но беда была в том, что стена льда отрезала ее от графа прежде, чем Лейла смогла хотя бы начать эту речь. Теперь ей казалось, что Эсмонд просто вел себя галантно, как и подобает французу и как к тому обязывало его положение. А после он не хотел иметь с Лейлой ничего общего.
Ей не следует этому удивляться, тем более чувствовать себя уязвленной, убеждала она себя. Лэнгфорд тоже не был особо дружелюбен. Было очевидно, что он не хотел, чтобы его сын и Фиона — дочь его самых близких друзей — водили дружбу с безродной художницей, чей плохой вкус в выборе мужа и недостаток воспитания вылились в скандал. Герцог посчитал, что даже его слуги слишком хороши для таких, как Лейла, — пусть за ней присматривает лакей этого иностранца.
Ирония была в том, что Лэнгфорд даже не подозревал, что она вполне заслуживает его порицания. Не знал он и той высокой цены, которую ей уже пришлось заплатить. В своем отчаянном стремлении спасти себя и защитить Эндрю Лейла никогда по-настоящему не задумывалась о последствиях сокрытия убийства: о всеобщем осуждении, об изоляции от общества, о необходимости следить за каждым своим словом, жестом, выражением лица, чтобы случайно не выдать себя, притом с большой долей вероятности, действительному убийце. Однако самыми ужасными были муки совести.
