Лейтенант замычал и тоже улыбнулся. Потом я заснул. Когда я проснулся, в палате уже горело электричество. Люба разносила обед. Андрианов ел. Он посмотрел на меня, помахал ложкой и улыбнулся.
– Хорошо кормят? – спросил я.
Лейтенант замычал и тоже улыбнулся. Потом я заснул.
…Я проснулся ночью. Было тихо. Это были те редкие минуты, когда никто не стонал. Я увидел Любу. Она переходила от койки к койке, прислушиваясь к дыханию людей. Когда она подходила ко мне, я закрыл глаза. Потом я почувствовал, как её руки оправляют моё одеяло, взял её за руку и открыл глаза.
– А вы не спите, – тихо проговорила Люба и улыбнулась своей широкой улыбкой.
– Не сплю. А вы-то когда-нибудь спите?
Она тихонько высвободила свою руку.
– Моё дело такое. А вам положено спать. Спите!
– Не хочу, – ответил я. – Посидите немного со мной. Ведь вы уже всех обошли. Моя койка последняя.
Она послушно села.
– Трудно вам здесь? – спросил я.
– Всем трудно.
Она смотрела на меня своими спокойными полуприщуренными глазами.
– Сейчас бы в лес на лыжах, – сказал я, – а потом – к огню. Вы откуда сами?
– Из Луги я, – тихо ответила Люба.
– Что ж вы там делали, в Луге?
– Училась. В медицинском техникуме. Врачом думала быть.
– И муж есть?
– Был. Всё было. Ну, вам спать надо.
Она сделала движение, чтобы подняться, но я опять удержал её.
– Нет, вы посидите, – попросил я. – Значит, всё было: и муж и дом, а теперь – ничего… Так?
– Выходит, так.
– Трудная ваша жизнь. Живёте среди страданий и стонов… И покоя вам нет.
– А на что он мне нужен, покой? – возразила Люба, и ресницы её дрогнули.
– Как на что? Иначе не забудешь о том, что было.
– Нет, – покачала она головой, – тогда бы и жить не смогла. Они меня, раненые, в жизни поддерживают. Я вижу, как они за жизнь цепляются, и сама цепляюсь. Силы много надо, чтобы жить сейчас.
Она провела ладонью по одеялу. У неё были длинные, заострённые пальцы.
– Вот тут, на вашей койке, одна девушка лежала. Тоже с контузией. Только у неё потом шея не поворачивалась. Всё по палате бродила, медленно так, как ребёнок двухгодовалый. Ходила и всё песенку пела. Про патефончик.
– Знаю.
– А ночью кричала всё: «Раненого забыли!» Она санинструктором была. Ночами сильно буйствовала. А днём всё бродила… Потом зовёт как-то меня и говорит: «Дай карандаш с бумагой, Я стихи напишу». Я ей дала. Она и написала… Хотите, покажу?
Она подошла к своему столику и вернулась с листком бумаги.
– Вот прочитайте.
Я прочёл:
