Вспых: пауза… гром!
Вся квартира стояла в чехлах несволочных; затопали безупокоями комнаты; душненький припах стоял нафталина; безутолочи! Было видно в окне: косохлестило над за-бурьянившим двориком.
– Экий жердило!
Как будто пришел – окончательно с ним поселиться; и руки свои потирал и вывертывал шею из груди, как мышь озираясь.
Пройдяся вилявой походкой по темно-лиловой гостиной, он с видом нехитрым разглядывал долго гравюры и даже – прочел под одною: «Laboraetora»!
– Эх, эх, что за деи и что за затеи!
Но адресовалися взоры его не туда; и не то он разглядывал.
Будто из-под занавески просунулся кто-то, знакомый по Предам, – сказать:
– А я – здесь; я – пришел!
– Помнишь, – ты убежал: отдохнул без меня; и – забыл про меня; а я – ждал, а я – знал, что окончится все.
– Вот он – я!
Просел в тень: ведмаком!
И – взмигнуло из-под занавески: лиловая молнья!
– Вот вы, – раздалось из угла, – вы, наверное, – вы звездочет-с: ну, скажите ж, какая звезда привела меня к вам!
Екотал нехорошим, почти оскорбительным смехом:
– Не скажете: не догадаетесь!
– Что он такое плетет. Никакая звезда не вела: пришел – сам!
И сердило вгнетание странного взгляда, вгрызанье сло-вами во что-то свое, подоплеченое: чорт его знает!
Профессор пошел в кабинетик!
Коричнево-желтые там переплеты коричнево-желтого шкафа едва выступали под сумраком спущенных штор.
О, как странно!
Предметы стояли, выясниваясь из пятнисто-коричневых сумерок – желтыми пятнами, темными пятнами с подмесью колеров строгих, багровых, но смазанных желчью и чернью; казалось, что кто-то набросил на желтый, густой, чуть оранжевый фон сети пятен в желтых, и брысых, и черных, смешавшихся в желто-коричневый, просто коричневый, темно-коричневый, черно-коричневый цвет; эти пятна и плоскости странно жарели сквозь них выступающей темной багровостью: точно на тухнущий жар набросали потухнувший пепел; и пепел – окрашивал.
Только в одном не коричневом месте сквозь сумерек выступил темно-багровый предмет; и он жег, как жегло…
Отогнул занавеску; за окнами – мир чернодырый; дождь – кончился; брысая русость предметов нахмурилась, засеробрысилась; черная черточка выступа дома напротив темнотною плоскостью стала; сливались все плоскости; в них уж открылись глазеночки вспыхнувших домиков; весь переулок – безлюдил.
Профессор уселся весь желклый и горький, из тьмы выяснясь халатом своим желто-серым: в упорстве – понять что-то странное; ухо подвыставил, – слушал: Мордан застучал сапожищами.
