Молчание между ними отяжелело.
– Красс?
– Госпожа?
– Скажи... Как ты пережил смерть своей жены?
Он вздрогнул. Кажется, начинался главный разговор – тот, к которому невозможно подготовиться.
– Я очень долго ощущал возле себя пустоту. Обычно говорят, что пустота в тебе. Я ощущал ее возле себя. Словно мою жену... изъяли из воздуха, и пустота им не заполнилась. Я ее ощущал – возле локтя, когда прогуливался, всякий раз, когда дышал... На ложе. Наверное, поэтому Астина мне не снилась. Или потому, что я не видел ее мертвой, – последняя фраза требовала объяснений, и он объяснил – так кратко, как только мог: – меня не было в Городе.
– Ты был с Гаем в том походе?
– Да...
– Совпало...
Аврелия медленно улыбнулась.
– Ты уже тогда заметил, что он – не в себе?
– Признаться, это в нем было заметно с детства.
«Почему же вы не убили его ребенком?!»
– Это в нем было, пока я... Словом, он не доиграл свое в детстве, Красс. Как с этой луной. Ему не нужна была настоящая луна. Ему нужно было, чтобы кто-то принял всерьез его прихоть – только-то. И исполнил ее в меру собственного воображения. Поскольку у меня в наличии случился таз – как говорят злые языки – для подмывания – он и пошел в дело. И та восковая голова...
– Какая...
– Та, под которой мы ели виноград – тогда, в саду, помнишь? А ты пришел с Саркисом...
– Она была восковая??!!
Аврелия отвердела лицом. Потом с расстановкой сказала:
– Ну, ты и дурак.
Из дальних мальчишечьих лет поднялись и комом встали в горле слезы.
Потом рука Аврелии легла на его руку:
– Это я придумала шутку с головой.
Он сморгнул, выгоняя из-под век слезный туман. И коснулся губами ее стиснутых губ – раз, другой, пока ее губы не дрогнули, раскрываясь для поцелуя.
Дальше она опустилась навзничь на широкую скамью, и он лег на нее сверху.
– Как у властительницы, у тебя есть одно достоинство – дерзость.
«И чувство юмора», – хотела добавить Аврелия, но, вспомнив свое признание насчет восковой головы, смолчала. Она уже успокоилась (внезапное акмэ стосковавшегося тела разрешилось рыданиями, и встревоженный Красс потратил изрядно времени на утешения) – только грусть не отпускала, и через ее дымчатую призму все виделось сторонним и никчемным.
– Как можно было устраивать заговор против Сената, не обеспечив себе ушей и глаз в домах сенаторов?
Они расположились под стеллажом, стащив туда перинки со всех скамей. Корнелий даже уже приказал подать вина – и его что-то долго не несли. Было далеко за полдень – но еще не вечер.
